KTwins

Царь отправился в путь. Вещи собраны, дворцы и храмы заперты. Царь закрыл свой стольный град и отбыл в неизвестном направлении. До сих пор не знают куда..

Так, исчезновением царя и его двора кончилась многовековая история Хеттской державы.

Да и была ли она вообще?…

Книга об истории открытия хеттов у меня давно. Как-то я купила ее в Крыму, читала на Яшмовом пляже, а жаркими южными ночами пересказывала своему спутнику. Под балконом, словно большое спящее животное, вздыхало море, мы пили терпкий крымский портвейн…Теперь, спустя несколько лет, факты стерлись, восторг притупился, осталось даже не воспоминание… Жизненная закладка — сухой цветок далекой Турции с терпким ароматом Крыма, лежащий между страниц почти детективной истории.

Тогда я хотела написать об этом статью, но как-то… не сложилось. И вот теперь, через годы, под другим, теперь уже подмосковным солнцем, я перелистываю эти страницы, понимая, как и тогда в Крыму, что не могу ни рассказать…

Я задумала написать статью в on-line. Надеюсь, по главе в день. Так, как я чувствую в данный момент. Потом, когда пройдет время, я отредактирую ее и выложу в другую рубрику. Скорее всего, тот, другой вариант, будет лучше. Но.. почему  иной раз так завораживают наброски, штрихи и… кляксы?

ПО СЛЕДАМ НА КАМНЕ

Все началось с дневника. В 1817 году во время странствий по Востоку, в Египте, от лихорадки умер молодой путешественник Иоганн Буркхардт. Его коллекция – три с половиной сотни рукописей и путевые дневники – перешли к Кембриджскому университету, в котором учился швейцарец. Они вызвали такой интерес, что их решили опубликовать. Эта книга   – «Путешествия по Сирии и Святой земле» — впервые поведала о загадке, которая будет будоражить ученый и обывательский мир два века подряд.

Самый известный из хеттов – Урия Хеттенянин (Ветхий завет, 2 Цар 11, 3).

Его жену, Вирсавию, возжелал царь Давид.

Но тогда ее еще не заметили… Буркхардт написал в одном из дневников, что в 1812 году, в стене дома в сирийском городе Хамат (Хама) он наткнулся на базальтовую плиту, испещренную иероглифами. Не египетскими, утверждал путешественник.

Через 50 лет два американца, путешествуя, заехали в тот же сирийский город, и увидели тот же камень в той же стене. Зарисовать загадочные знаки не удалось – американцев прогнали местные жители. Камень этот, оказывается, считался священным – лечил от болезней.

Может, и вправду был он мистический, поскольку так и притягивал к себе чужеземцев! Через год сюда приехал ирландский миссионер Уильям Райт. И ему тоже приглянулись камни. Но он уже не стал испытывать судьбу и обратился к властям. Солдаты разогнали возмущенных жителей и выломали камень. Райту первому удалось скопировать загадочные надписи. Камень же отправили в Стамбул, в музей.

Не прошло и месяца, как рядом с городом был обнаружен еще один камень, тоже мистический. Местные жители, заметив, что европейцы проявляют к нему интерес, попытались спрятать святыню. Не удалось! Неведомые знаки успели срисовать. Вот только разгадать их никто не мог!

В 1878 году британские археологи начали раскопки Каркемиша – забытого города древней Ассирии. И там тоже были найдены таинственные надписи! Ученые предположили, что в Сирии обитал неведомый ранее древний народ.

Однако вскоре надписи были найдены и в Южной Турции. Кто-то вспомнил, что видел такие же рельефы и на Анатолийском плоскогорье. Где же жил древний народ?

В 1887 году египетская крестьянка из деревни Телль-эль-Амарна, возделывая почву, случайно наткнулась на глиняные таблички с надписями. Все население деревни немедленно бросилось их искать – чудаки-европейцы с удовольствием покупают такие безделицы! В этот год на черном рынке Каира было продано более 200 табличек. «Безделица» оказалось личным архивом фараона Аменхотепа IV (1419-1400)!

А одно из писем – «поздравительная открытка» в честь вступления на трон — было от хеттского царя! И это еще что!!! Царь неизвестной страны писал фараону как равный!

Авторы других писем жаловались владыке на угрозы хеттов. Согласно их донесениям, армия хеттов, не останавливаясь, шла войной на Ливан.

Да что же это за народ, угрожающий египетским фараонам!?

В четвертой книге царств говорится об осаде сирийцами израильской крепости Самарии. В одну ночь у стен города «…послышался стук и ржание коней, шум войска большого» (7,6). В ужасе сирийцы сказали: «верно нанял против нас царь Израильский царей Хеттейских и Египетских, чтобы пойти на нас». И сирийцы бежали.

Среди загадочных табличек было две очень загадочных. На них были не иероглифы, как на камне, а незнакомая клинопись. Незнакомая!!!

К тому времени языки народов Востока были изучены достаточно хорошо. Опытный ученый-ориенталист мог прочитать любой клинописный текст. Но не этот. Разгадать его сразу не удалось, но попытки не прекращались. Какое количество ученых было захвачено вихрем открытия, сколько бессонных ночей провели они, сравнивая одни знаки с другими. Все зря! Потому что для великого открытия должен был родиться великий человек…

МАЛЬЧИК, РАЗГАДЫВАЮЩИЙ РЕБУСЫ

Биография человека, который сделал эпохальное открытие, похожа на приключенческий роман. Хотя она была бы интересна, даже если бы она была неинтересна, писал биограф великого ученого. Удивительно, насколько быстрыми темпами развивалась археология. Если в начале XIX века это были просто заметки в дневниках многочисленных путешественников, а научные открытия совершались в кабинете, так сказать, «на кончике пера», то в середине века, производить раскопки стало модным. Многие тогда устремились на поиски сокровищ и цивилизаций.

Поль Эмиль Бота, консул Франции в Мосуле в 1842 году начинает раскапывать Нинивею и Харсабад. Через три года англичанин Лейсерд занялся поиском ассирийских городов. Консул Франции в Багдаде, Фризель, начал в 1852 году изучение Вавилонии. Лофтус в это же время работал в Уруке и Сузе. Благодаря этим инициативам были собраны первые «сокровища» древностей. Но, несмотря на это, Генрих Шлиман писал, что «до сих пор археология ходит в коротких штанишках». Позже он поднял тогдашнюю эпизодическую археологию на совершенно другой, профессиональный, уровень.

Начало нового XX века археология встретила грандиозными событиями. Артур Эванс продолжил поиски Шлимана и откопал царских дворец в Кноссе, где находился легендарный лабиринт Минотавра. Роберт Кольдевей нашел знаменитое основание Вавилонской башни и вавилонских оборонительных стен, считавшихся вторым чудом света. Русские и советские археологи обнаружили в Армении строения древней Урарты. Американские ученые открыли миру новые пирамиды в джунглях Юкатана (Мексика), надписи царицы Савской в южноаравийской пустыне и дворец гомеровского Нестора в Пилосе. Но самым сенсационным было открытие гробницы Тутанхамона! Опись драгоценностей, украшавших мумию мальчика-фараона, заняла в сообщении Картера более 30 машинописных страниц.Не удивительно, что археология так затягивала людей. И все же… И все же все эти сенсационные находки всего лишь находки, по сравнению с открытием истории целого народа, целой империи!

Его звали Бедржих Грозный. Когда крестьянка из Телль-эль-Амарна нашла те самые таблички на неизвестном языке, ему было 8 лет. О табличках, с которыми будет связана вся его жизнь, он еще не знает. В этом году он только переступил порог академической гимназии, лучшего среднего учебного заведения Праги. Отец Грозного — священник. Не богатый, провинциальный, многодетный. Для старшего сына, Бедржиха, он избрал тот же путь. Хлеб священнослужителя скудный, но ежедневный. Да и явных талантов у мальчика не было. Шампольон в 5 лет сам научился читать. Шлиман с семи лет собирался раскапывать Трою, Моцарт давал концерты. А маленький Бедржих был самым обыкновенным мальчиком, ну, если только что любил отгадывать ребусы. Так себе талант… Однако среди 27 первоклассников лишь немногие заинтересовались мертвыми языками. А Бедржиха к тому же еще и настраивает отец: «Греческий, разумеется. Но не забудь, что основа Библии — арамейский и иврит! А так же история древнего Востока!» Но сыну не надо это напоминать. Для него изучение языков не занятия, а развлечение. В 8 классе он самостоятельно изучает иврит по грошовому немецкому учебнику, на следующий год начинает учить арабский, читает в оригинале Геродота… Но неожиданно умирает отец. Семья лишается не только кормильца, но и квартиры в очаровательном городке Лысой-над-Лабой. Продолжать дорогое обучение в Праге не представляется возможным. Бедржиха определяют в гимназию в Колине, куда перебралась осиротевшая семья. Казалось бы, трагический поворот судьбы, должен изменить жизнь Бедржиха. Да и сам близок к отчаянию. Но в новой гимназии, далеко не такой престижной, как пражская, работает Юстин Вацлав Прашек — один из пионеров чешской ориенталистики, автор первой чешской истории древнего Востока и многие научных трудов, на которые опиралась вся тогдашняя наука. Это был профессор университетского уровня. Но для Карлова университета во времена Австро-Венгерской монархии кафедра ориенталистики была роскошью. Так внезапно и таким странным образом сложилась эта удивительная жизненная мозаика… Прашек завалил талантливого ученика книгами. Ассирийский, аккадский… Он отдавал ему все свое свободное время. Хороший учитель не тот, кто обучает, а тот кто увлекает! От Прашека Грозный перенял и, пожалуй, самую важную для ученого истину — результат каждого научного труда необходимо популяризировать. Это такой же долг ученого, как и научные изыскания.

КАБИНЕТНЫЕ РАСКОПКИ

Две загадочные таблички на незнакомом языке взбудоражили научный мир. По двум фрагментам невозможно разгадать язык. Нужен был материал и масштабный! В 1903 году к проблеме подключается историк Хуго Винклер.

Все еще доцент, он тихо жил в Берлине, писал книги о клинописи и совершенно не мыслил о другой жизни. Он был тем самым кабинетным ученым, которых в свое время высмеивал Шлиман. Раскопки он проводил в библиотеках, разгребая тома и стряхивая с них пыль. Он был известным ориенталистом, но коллеги считали его книги удачной компиляцией, не более того. И смеялись над овладевшей его умом теорией – вся человеческая культура происходит из… Вавилона. Все прочие цивилизации от Китая до Южной Америки казались ему лишь тенью великого Вавилона.

Известие о таинственных табличках, вероятно, лишило его разума, если он вдруг, собрался и… отправился в Ливан, где видели похожие артефакты. Правда, злые языки поговаривали, что причина не только в этом. «Панвавилонист» рассорился со своими коллегами и решил ненадолго исчезнуть из Германии. Почему б не совместить приятное с полезным?

Но ни того, ни другого не получилось! В Ливане он ничего не нашел, раскопки его раздражали, и он зарекся никогда больше «не выходить из кабинета». К тому же, словно в утешение, его наконец-то назначили экстраординарным профессором. И, вероятно, его имя больше никогда не встало рядом с хеттами, если бы…

Ориенталистика (востоковедение) — совокупность научных дисциплин, изучающих историю, экономику, литературу, языки, искусство, религию, философию, этнографию, памятники материальной и духовной культуры стран Востока.

В один прекрасный вечер, спустя несколько месяцев, новообращенный профессор получил по почте посылку из Стамбула. Сотрудник Оттоманского музея прислал ему… ту самую вожделенную табличку на том самом незнакомом языке. Судя по тому, насколько быстро «кабинетный профессор» оказался в Турции, можно с уверенностью сказать, что причиной столь резкой жизненной перемены были отнюдь не споры с коллегами.

Выяснилось, что находка эта из деревни Богазкей в Анатолии. Винклер тут же отправился туда. Он не знал, что его ожидает! Глухая деревушка, 1000 метров над уровнем моря, днем слишком жарко, ночью слишком холодно, кругом полно клопов, лошади и седла ужасны, нравы средневековые. Да еще и надвигались сезонные проливные дожди! «Как можно жить в таком диком краю!» — ворчал он. Крестьяне никак не могли взять в толк, что он спрашивает, размахивая табличкой. Они разводили руками – таких черепков тут полно!

Но Винклер все же начал раскопки. В тот год он покидал ненавистный Богазкей переполненный радостью. В Берлин он вез 34 глиняные таблички!

В 1906 году Хуго Винклер вновь вернулся в маленькую деревушку, но уже во главе небольшой экспедиции, поддержанный Германским археологическим институтом и Германским Восточным обществом, директорами музеев и банкирами.

Копали день и ночь. Герр профессор вертел в руках таблички, стряхивал с них песок и складывал. Больше он ничего сделать не мог… Только изредка попадались надписи на знакомом «аккадском». Одна из них гласила: «Договор Рамсеса, возлюбленного Амоном, великого царя страны Египетской, героя, с Хаттусили, великим царем, правителем страны хеттов, своим братом.. Превосходный договор мира и братства, дающий мир… до вековечности».

Это был триумф! Не нужно быть востоковедом, чтобы понять значимость этого документа — некий правитель был настолько могущественный, что диктовал свою волю великому фараону, разделяя с ним весь известный тогда мир!

А поскольку все важные документы всегда хранятся в столице, то Богазкей – и есть столица величайшей державы хеттов!

Табличек на непонятном языке было найдено десятки тысяч. Скопировав их, Винклер засел в Берлине и оставшуюся часть жизни посвятил разгадыванию нового мертвого языка.

Но в 1910 году ему пришло письмо от молодого ученого. И с этого момента имя этого ученого навсегда соединилось с хеттской проблемой.

ДОЛГАЯ ДОРОГА К ХЕТТАМ

В Чехии богословского факультета не было. С отличием закончив колинскую гимназию, Грозный отправляется в Вену, исполнять волю отца. Но при поступлении он с удивлением узнает, что на евангелическом богословском факультете не читают ни историю Древнего Востока, ни ориенталистику, не преподают ассирийский… Идите на философский, говорят ему!

И Грозный поступает на оба факультета сразу. Каждый по-своему трактует академическую свободу. Одни вообще не посещают лекций, другие слушают сразу два цикла. Но почему-то именно второе наказуемо! Пришлось делать выбор.

Очень расстроилась мама Грозного. Профессор ориенталистики…? На что же сын будет жить?!

Будущему ученому не повезло. Ни в университете, ни в Вене он не нашел ни одного профессора ассириологии.. Другие как-то не замечали подобной несправедливости, но для Грозного это было ударом.

Выдающийся семитолог Д.Г.Мюллер ассирийский читал лишь час в месяц. Пришлось изучать язык самостоятельно. А заодно еще и шумерский.

Через много лет Грозного спросят, как же ему удалось овладеть дюжиной мертвых языков и столькими же живыми? Он процитирует К.М. Чапека-отца, который на вопрос сына, как пишутся романы, ответил: «Сидя, молодой человек!»

В 1901 году Грозный получает диплом доктора философии. Но останавливаться он не собирался, а чтобы продолжить учебу надо на что-то жить. И Грозный отправляется к профессору Мюллеру с просьбой похлопотать о годичной стипендии. Профессор ученика любил настолько сильно, что уже через месяц – небывалый срок — Грозный получит официальное уведомление о том, что ему назначается пособие в размере 250 золотых для дальнейшего углубления научных знаний!

Это были гроши! Но Грозному казалось, что так же богат, как и его давно умершие правители древних государств. 250 золотых означали – Берлин!

Венского стипендиата приняли с радушием, предложили темы для работы. Грозный выбрал… никем еще не тронутую тему. Это было как перст судьбы, как предвидение. Экономика — основа человеческой жизни. Люди сначала одеваются, едят, строят жилища. А деньги – это ключ к людским сердцам и умам.

Его будущая работа, обратившая на себя внимание научного мира, называлась «Деньги в древней Вавилонии». На этот небольшой труд специальная литература ссылается и по сей день.

Позже, когда он приподнимет завесу над тайной незнакомого языка, первые клинописные таблицы будут рассказывать как раз об устройстве общественной жизни далеких хеттов!

Надо признаться — мамы всегда правы. Покидая немецкую столицу, молодой ученый обладал значительными знаниями. Но где в начале XX века можно найти применения денежной системе древней Вавилонии и месопотамскому сельскому хозяйству?

Во всей Европе было всего лишь несколько мест, где он мог реализовать себя. Но как на них закрепиться?

Он обивает пороги университетов, его бывшие профессоры настойчиво хлопочут о нем и, наконец… «Чудное место! — с восторгом пишет Грозный в сентябре 1902 года Прашеку. – Я получил доступ ко всем книгам, а вечерами свободен!»

«Чудное место» — это должность практиканта в университетской библиотеке. Без жалования!

Он никогда не рассказывал, как жил этот год и чем питался… Но для Грозного материальный мир – это размытый фон, на котором развертываются увлекательные события его научной деятельности. Он работает, несмотря на то, что его присутствие в университете никого не радует. За прошение об очередном отпуске с целью экспедиции на Святую землю, его переведут «на абонемент». Это тяжелая работа: нужно было вверх-вниз таскать огромные корзины с книгами – читатели не должны ждать. «Работа каменщика на строительстве Вавилонской башни вряд ли была более спешной и изнурительной», — скажет потом Грозный.

Через год ему все же определят скудное жалование, и карьера черепашьим шагам поползет в гору. Он прослужит здесь16 лет. За эти годы он все-таки побывает на Востоке, познакомиться с техникой и методами археологических раскопок, что так пригодиться ему потом, через 20 лет. Он найдет на раскопках клинописные тексты, а его отчет появится в «Сообщениях Венской академии наук». В 1905 году он прочтет в Венском университете лекцию «как приват-доцент семитских языков с собственным взглядом на изучение клинописных текстов».

В 1909 году он получит штатное место на должности библиотекаря. И о том, насколько это упрочило его положение в собственных глазах, можно судить по потому, что Грозный отважился на решительный шаг.

Дело в том, что он давно уже влюблен. (К сожалению, здесь я не располагаю пока достаточным материалом. Источник, по которому я пишу, об открытиях, а не о любви. Но как только я буду иметь возможность подключить к статье другие материалы, этот абзац пополнится).

Ее звали Власта Прохазкова. Вероятно, для нее материальный мир тоже был только фоном. Потому что она проживет в браке с совершенно не практичным человеком 43 года и будет совершенно счастлива!

Карьера Грозного складывалась неважно. Прошло 14 лет службы, он был уже женатым человеком, отцом двух дочерей, а его жалование было меньше, чем у служащего венского газового завода, жившего по соседству с ним.

Через два года ему присвоили внушительное звание, почти титул – «экстраординарного профессора со служебными обязанностями». Однако, «без права на оклад»…

Справедливости ради надо сказать, что жить все же стало легче, поскольку за счет университета он имеет теперь квартиру, питание и одежду. Такой своеобразный «социал», чтобы ученый не умер с голоду…

Безусловно, Грозный был в курсе всех новых открытий. И о табличках из Богазкее он был наслышан. Выждав время, он написал Винклеру. Берлинский профессор откликнулся сердечным письмом, предложил молодому ученому сотрудничество. Но скромный чешский ученый посчитал, что клинопись в надежных руках и продолжил заниматься своими злаками из Вавилонии – он исследовал устройство сельского хозяйства.

В тот момент, да и всю жизнь, им владела грандиозная идея – написать «Древнейшую историю Передней Азии», и каждая его статья была отшлифованным камнем, из которых со временем должно было вырасти здание.

Но вот его большой многолетний труд о злаках закончен, опубликован и даже частично раскуплен, а о дешифровки клинописных текстов нет и речи!

И тут он узнает, что Хуго Винклер скончался…

С ЧЕГО НАЧАТЬ?

А потом пришло письмо из Германского восточного общества: «… надежда на то, что высокочтимый первооткрыватель сам издаст столь важные для познания древней истории Передней Азии тексты, была утрачена…наше общество оказалось перед необходимостью издать в автографическом виде все доступные нам клинописные тексты из Богазкее». Не пожелает ли герр профессор сотрудничать?

Не пожелает ли?! В Берлине находилась лишь часть архива, основная масса текстов, исчисляемая 20 тысячами фрагментов, хранилась в Оттоманском музее. Это предложение означало, кроме всего прочего, еще и поездку в Турцию!

Вот только о финансовой стороне дела все как-то забыли…

В середине весны 1914 года, через два месяца после подписания договора, получив, наконец, выделенные из бюджета Министерства средства на командировку, Грозный вместе с семьей приезжает в Стамбул.

Работа предстояла долгая — он снимает маленькую квартирку в Моде. Город расположен сразу в двух континентах. Просыпаясь в азиатской его части, Грозный завтракает и на небольшой лодочке переправляется в европейскую, в Оттоманский музей, где целыми днями копирует загадочные надписи в тетради. Потом возвращается из Европы в Азию и плывет в море – километр ежедневно. Ласковые волны смывают усталость дня, он возвращается лишь к ужину, а затем переписывает тексты латиницей…

Но все время — пока он плавает в море, гуляет с женой по Стамбулу, восхищаясь архитектурой св. Софии; вспоминает стихи Мюссе и Байрона, стоя на галереи башни Леандра; дегустирует вареники с абрикосами и слушает коллег из музея, нахваливавших свободную жизнь в Турции после устранения Абдул-Хамида — его неотрывно преследует мысль: «с чего начать?»

Клинопись на табличках так же непохожа на все им виденные ранее, как восточный шумный Стамбул на чистенький тихий городок на Лабе. Таинственные знаки не дают ему покоя, не оставляют его мыслей, ими заполнена вся его жизнь… На вопрос, слышал ли уважаемый профессор, о том, что происходит в Сараево, Грозный задумчиво отвечает: «Этот язык можно объяснить только исходя из него самого. Только как?»

Но реальность упорно вмешивается в дела даже тех, кто живет не в ней.

В конце августа приходит предписание от консульства о немедленном возвращении. И только тогда Грозный осознал, что началась война и с ней необходимо считаться.

Тетрадки упакованы, их много, во всяком случае, достаточно, чтобы начать дешифровку. Под перестук колес экспресса он вспоминает методы Шампольона , Гротефенда , Роулинсона…

У Шампольона был дословный греческий перевод иероглифической надписи. У Роулинсона были зацепки в виде имен собственных и географических названий. С чего же начать ему?

Задача была потрясающе сложной. Не удивительно, что все предшественники Грозного, работающие над тайной клинописи, так и не приблизились к разгадке. Никаких опорных точек, угадываемых названий, словарей, частичных открытий других ученых! Ничего, что могло бы подсказать хотя бы отправную точку…

Для полной разгадки языка понадобится 32 года… На пустом месте он выстроит собственный метод, найдет тот самый начальный пункт, незаметную ниточку, за которой позднее потянется весь клубок. «Мой рабочий метод в общем прост, как колумбово яйцо, — скажет он в 1946 году, давая интервью журналу «Новы Ориент». — Прежде всего, все зависит от большого упорства, я бы сказал даже упрямства, с которым я подхожу к каждой научной проблеме. Я считаю, по крайней мере, в отношении своей области – филологии и истории древнего Востока, — что неразрешимых научных проблем нет. Даже самая загадочная восточная надпись должна иметь свой простой смысл, которого, в конце концов, можно доискаться. Я не отступаю, пока не доберусь до этого смысла. Читаю надпись 100, 200, 300 раз подряд, пытаясь найти малейший намек, ту самую опорную точку, опершись на которую, подобно Архимеду, можно было бы выявить хотя бы общий смысл текстов».

Ключ к текстам был в окончаниях…

КАК РАЗГАДЫВАЮТСЯ ЯЗЫКИ

Первые шаги Грозный предпринял еще в Стамбуле. Для начала он выяснил количество материала и точное место их изъятие: храм, склад или частное жилище… Это помогало предположить характер рукописей. Затем он классифицировал таблицы по месту их нахождения и возможной взаимосвязи.

Любой другой человек, даже будучи ученым, вероятно, пришел бы в ужас, только взглянув на то, в каком состоянии находится материал – груды табличек в полном беспорядке были свалены в подвале музея. Но Грозный зашел в ближайший магазин, купил несколько тетрадок и принялся за работу.

Таблицы были свезены из трех мест. Во-первых, с западного склона Бююккале, из городского акрополя, из развалин большого дворца. Во-вторых, из крупнейшего строения в Боказкее, предположительно считавшееся царским дворцом. И со склона между акрополем и этим дворцом.

«Осмотр и очистка фрагментов, поиски и склеивание относящихся друг к другу кусков было делом нелегким и отнимало много времени, — пишет Грозный в «Предварительном сообщении», — но результаты этой работы – реставрированная табличка – щедро вознаграждали».

Грозного в первую очередь интересовала вторая группа, в нее входили наиболее крупные и сохранившиеся таблицы. Копирование надписей даже с реставрированных табличек было делом не простым. В некоторых из них недоставало текста или он был стерт полностью.

Скопированные фрагменты он переписывал латинскими буквами, пытаясь выявить словесный фонд. Если ему это удавалось, он переписывал слова на карточки и систематизировал в алфавитном порядке. Так, медленно, но верно, появлялся первый словарь хеттского языка. Правда в нем пока отсутствовала «правая часть», семантическая.

Временами Бедржиху Грозныму так хотелось заполнить ее! Ведь хеттское harmi звучит так же, как harmi в древнеиндийском, где оно означает «есть». А daai похоже на славянское «дай» или латинское dare – «давать». Но следуют ли эти значения из текста? Огромная ошибка разгадывать слова без связи с контекстом. И Грозный вновь откладывает перо и задумывается…

А может… пойти по другому пути? Не лексически разгадывать язык, а грамматически? И только определив его грамматический строй, сравнить с другими, уже известными языками? Может быть, тогда возникнут лингвистические параллели?

Это была адская работа. А самое главное, ученый не знал, куда приведет его этот путь. Он мог оказаться и ошибочным!

Вечерами, до глубокой ночи, он выписывает на карточки слова с одинаковыми окончаниями и систематизирует их. Сотни карточек исписаны группами слов: i-ya-mi, i-ya-si, i-ya-zi, i-ya-u-e-ni, i-ya-at-te-ni, i-ya-an-zi. Какой части речи эти слова? Что это – падежные окончания или глагольная парадигма?

Тогда, на берегах Мраморного моря эта работа ни к чему не привела. Но пройдет время, и в Вене, он внезапно сложит их в нужном порядке и выведет спряжение хеттского глагола iyauwaar, зная уже, что он имеет значение «делать».

А пока он вновь и вновь читает рукописи. Сто, двести, триста раз….

Как-то, в тысячный раз пробегая глазами по знакам в тетрадке, он внимательнее пригляделся к идеограммам. Они были характерны для всех видов аккадской клинописи и позаимствованы из шумерской. Знак был один. Но вавилоняне его читали по-своему, ассирийцы по-своему и хетты, вероятно, тоже вкладывали свое значение. Какое, Грозный не знал, но идеограмма определялась им так же легко, как числительное, например, «1959», человеком, не владеющим иностранными языками.

Идеограмм было много, все они непонятные, но! Значение некоторых, опираясь на шумерский, можно было предположить…Правда, опять же вне контекста…

И вот однажды, все совпало…Можно сказать — случайность. Но если на поиски подобной случайности уходят годы, ее называют закономерностью.

Летом 1915 года Грозный внезапно остановится на фразе:

Num—an e—iz—az—at—te—ni wa—a—tar—ma e—ku—ut—te—n (i?)

В ней была идеограмма, произносящаяся как NUNDA, которая на шумерском имела значение «хлеб». Если речь идет о хлебе, должен быть глагол «есть». Хеттское e—iz—za—at—te—ni напоминало латинское ezzan («есть» , немецкое essen (та же семантика) и так далее в других языках. Из других местах текста можно было предположить, что te—ni окончание 2 лица глагола множественного числа и т.д. Таким образом, e—iz—za—at—te—ni означает «едите».

Далее nu. Сразу приходит на ум сравнение с древнеиндийски nu, греческим ny, немецким nun, чешским nyni («ныне», «теперь» . Но если эта часть предложения условно означает: «Теперь хлеб едите», то логично в другой его части поискать что-то, связанное с водой и питьем? Вот, например, хеттское wa-a-tar. Очень напоминает значение «вода». А e—ku—ut—te—n (i?), опять же с окончанием te—ni – это, как уже известно, 2 лицо глагола множественного числа и т.д. Корень e—ku похож на латинское aqua и на нововерхненемецкое ache, что означает «вода». Эта параллель с вышеописанным ego и aqua была подкреплена и в других местах. Ma, видимо, имеет значение «потом», напоминая греческое men, ma. А, исходя из этого, перевод фразы выглядит следующим образом:

«Сейчас хлеб будете есть, воду потом будете пить».

Воодушевленный, Грозный принялся за следующую фразу, в которой были идеограммы. «Когда люди городов земли Египетской услыхали об уничтожении города Амка на (этой) земле, их охватил страх».

Словарь стал быстро пополняться значениями. Хетты, наконец, заговорили!

Но загадки, которые они приготовили для исследователя, только начинались…

А РЕШЕНА ЛИ ХЕТТСКАЯ ПРОБЛЕМА?

Хеттский язык специалисты считали семитским. Эта теория имела основания. Хетты на барельефах и скульптурах были очень похожи на расовый тип людей, который называют семито-армянским.

И совсем непохожи на праиндоевропейцев – предков современных жителей Европы!

Хотя, в 1902 году один норвежский ученый попытался высказать предположение о «европейском» происхождении хеттов. Но научное сообщество чуть не подвергло его анафеме и с негодованием отвергло эту идею. Хетты – семиты, язык – семитский. И все тут! Да и Грозного в свое время пригласили работать над наследием Винклера, как семитолога.

Как часто чье-то авторитетное упрямство, особенно в науке, не дает прорваться истине… Если бы к загадке языка подходили не стороны догм и авторитетов, он давно уже был бы разгадан!

Грозный к официальной авторитетной теории относился спокойно, считая ее больше версией, чем догмой. И к любым неожиданностям был готов.

Поэтому, когда вдруг в склонении слова wadar обозначилось родство с индоевропейскими языками, его это не остановило.

Правда, в самом начале, когда он только создавал свои словари окончаний, они повергали его в недоумения. Но…

«В нашем деле, — писал Грозный – имеет значение не только доскональное знание научного материала, но и комбинаторные способности, игра воображения, интуиция и даже ясновидение. Мои научные противники иногда упрекают меня за буйство фантазии и дерзкие гипотезы, за «романтизм». Но я не цепляюсь за них. И легко жертвую своими гипотезами ради истины».

Кто бы мог подумать, что хетты окажутся нашими дальними родственниками?!

Их язык, как доказал Грозный, похож и на латинский, и на кельтский, и даже на славянские.

Осенью 1917 года он обнародовал свою теорию.

Ученый мир взорвался! В открытие никто не мог поверить!

Во-первых, этого не может быть! Критика сыпалась со всех сторон.

Во-вторых, а кто собственно выдвинул подобную абсурдную гипотезу? Молодой чешский семитолог сомнительной компетенции? Это даже смешно.

Споры не утихнут много лет. Грозный неоднократно выступает с лекциями, пишет статьи в научные издания… Но только огромное мужество, с которым он продолжит изыскания, несмотря на хулу противников, сделают его труд состоятельным. И время.

Лишь в 1948 году Грозный сможет сказать, что «после 33 лет работы и девяти лет самой придирчивой проверки всех моих доказательств и признания их справедливыми моя теория о его индоевропейском происхождении постепенно сделалась достоянием науки, и никто в этом уже не сомневается».

Страницу за страницей, исписывает Грозный. Его перо, словно волшебная палочка, рассеивает туман истории, и оживают картины жизни древнего народа. Хеттские правители, оказывается, не были абсолютными монархами. Существовал «государственный совет», тулия, и «народное собрание», пандус. Удивляло гуманностью хеттское законодательство… Пожалуй, чтобы прочитать все эти записки древности мало быть филологом.

И Грозный понимает, что филология… перестает его интересовать. Нет, его по-прежнему завораживают языки, но… Он вдруг увидел в мертвых языках – практический смысл. Ему хочется изучать историю древнего Востока, самые глубины, вплоть до истоков человеческого рода. На сколько хватит его жизни и сил!

Но самое главное, что необходимо для осуществления мечты, это раскопки. А о них невозможно и мечтать. Поскольку только что сбылась давняя мечта. Его назначили ординарным профессором кафедры изучения клинописи и истории древнего Востока в Пражском университете!

Но теперь…

Он принимается за кабинетную работу, удивляясь сам и удивляя других организаторскими качествами. Он создаст свой кабинет, встанет у истоков Пражского восточного института, получившего потом международное признание. Вечера он отдает хеттским исследованиям. И в научных журналах, и в популярных выходят его статьи. Грозный переписывается с Прашеком почти всю жизнь и помнит его принципы.

Дни заполнены до отказа, а по ночам… снятся древние развалины Турции…

ДРЕВНИЕ РАЗВАЛИНЫ ТУРЦИИ

Копать было необходимо. Расшифрованные таблички вопили об этом! Где-то под слоем песка и земли лежало древнее некогда цветущее государство. Развалины больших и шумных городов, царских дворцов, храмов, украшенных рельефами…

К середине 20-х годов желание стало невыносимым. Он отправляет ходатайство о разрешении на раскопки в Турцию и Ливан. Однако на Боказкею Турция сама имеет виды, а вот копать под Кайсери разрешается.

Уже с конца XIX века на кайсерийских базарах можно купить клинописные таблички III тысячелетия до нашей эры, найденные в этих местах. Но места раскопок местное население хранило в строжайшей тайне, поскольку это был чуть ли не единственный источник дохода. Грозного заинтересовала пара холмов, стоящих неподалеку.

Разрешение приходит и из Ливана. Там чешский ученый тоже «присмотрел» два холма около деревни Шех-Саад, к югу от Дамаска, где когда-то нашли статую «в хеттском стиле».

Дело теперь за малым – за деньгами.

Задействованы национальное собрание, торговые, банковые, промышленные круга, лично господин министр. Грозный пишет всем: «даже культурно отсталая Австро-Венгрия вела раскопки на Востоке».

Через полтора года удалось собрать около 500 тысяч чешских крон. «Я счастлив, что могу сообщить о первой экспедиции, которая наконец будет предпринята под чехословацким флагом!»

Ему это казалось огромной суммой! Скоро он поймет – для того, чтобы исследования продолжались несколько лет и закончились результатами, экономия предстоит жесткая.

Начать Грозный решил с Бейрута.

Они поехали вдвоем: Грозный и архитектор Ярослав Цукр, который должен был руководить технической стороной раскопок. Местные власти оказали посильную помощь — ученые без приключений добрались до селения, за которым возвышался полуразрушенный храм. Но не он интересовал их, а то, что скрывалось в его недрах.

В те времена обязательным условием, благоприятствующим раскопкам, было посещение старосты деревни. Подарки никто не вымогал, но отношение жителей деревни к членам экспедиции могло сильно повлиять на результаты. И даже — Грозный и его компаньон позднее столкнуться с этим — остановить работы. Знаниями местных обычаев археологи должны были владеть не хуже, чем научными.

У дам здесь пользовалась популярностью чешская бижутерия, а у мужчин – карманные фонарики, вечные карандаши, оружие. Старосте надо было что-то подарить, заверить о будущем вознаграждении и, откланявшись, терпеливо ждать. Если расположение завоевано, то через пару недель можно ожидать, что староста приведет с собой рабочих. С ними тоже ситуация не простая.

С самого начала нужно обговаривать величину премии за каждую находку. Цукр возражал – почему надо платить за то, что уже входит в обязанность! За что платят рабочим? За то, что они копают и находят предметы древностей. Причем тут премия?

Поспорить не с чем. Но, если вознаграждения не выдают, рабочие утаивают самые интересные находки и продают их. Еще в XIX веке было принято, что сумма премии соответствовала цене древностей на черном рынке. Потом это стало традицией, нарушать которую Грозный не считал разумным.

Раскопки начались 4 апреля 1924 года в том месте, где нашли ту самую статую «в хеттском стиле» — хеттского льва. «Не вызывает сомнения, — писал Грозный в отчете в июне этого же года, — что он стоял у входа в какое-то важное здание. … Здание мы тоже нашли». Кроме этого, были найдены остатки зернового склада, стены еще одного большого здания. Неподалеку от места, где был найден лев, нашли еще статую ревущей львицы и статую мужчины, от которой осталась только нижняя часть. Но все же Грозный не был уверен, что все эти находки, в том числе и самая первая найденная здесь скульптура, действительно творения хеттских мастеров. Кому принадлежали памятники древности, еще предстояло понять. Но результат раскопок в Шех-Сааде уже превысил все ожидания. А сумма в полмиллиона крон ни шла не в какие сравнения с итогом первой части экспедиции.

Но Грозный не был удовлетворен. Теперь его целью были загадочные каппадокийские таблички.

Его путь лежал в окрестности Кайсери. Он надеялся, что и там ему будет сопутствовать удача.

Из Бейрута они с архитектором Цукром пароходом переправились в Мерсин, а далее – поездом по Турции. «Пейзаж в отрогах Тавра очень привлекателен: густые леса, то хвойные, то лиственные, перемежаются зелеными лугами, на которых пасутся стада».

Окрестности на самом деле не отличались гостеприимностью. Но Грозный любит эту страну…

Однако раскопки в Кайсери превратились в опасное и долгое приключение…

РАСКОПКИ ПОД ОБСТРЕЛОМ

Только несведущим кажется, что археология – это спокойное занятие для людей умственного труда. Как бы ни так! Даже в начале XX века на раскопки решались наиболее отважные. Кольдевей раскапывал Вавилонскую башню практически под обстрелом. Лэйярд в Ниневеи не выпускал из рук ружье даже во сне. Шлиман в своих дневниках пишет о враждебности местного населения.

Все дело в том, что интерес ученых к древностям не находил отклика у коренных жителей. Правительство считало, что раскопки – посягательство на национальную культуру. И имело на то основание – сколько найденных на территории Турции памятников находится в музеях Европы! Где сокровища Трои, например?

А простой люд пришельцев тем более не жаловал. Они отнимали источник дохода, да к тому же археологи были иноверцами. Спокойно экспедиции работали только под покровительством европейцев, находящихся на чиновничьей службе.

Поэтому надо признать, что археология до последнего времени была уделом не просто ученых, а бесстрашных ученых. А откапывать древности и рисковать жизнью часто означало одно и тоже.

Прошлая экспедиция Грозного прошла благополучно в основном благодаря помощи французского генерала Вейгана. В следующей поездке пришлось столкнуться с турецкими властями.

Чтобы добраться в 1924 году до краевого центра Кайсери, нужно было ехать сначала на поезде, а потом еще почти 200 км — машиной, пешком или верхом.

Первый вариант соблазнительнее. Но это только на первый взгляд. Потому что машина представляла собой крытую арбу или бричку, к которой приделан мотор. В бричках не бывает сидений, поэтому садятся в такую машину прямо на деревянное днище. Дорог тоже нет, они все грунтовые. Канав по обочинам не бывает, а дожди в этой местности идут основательные. Следовательно, дороги все размыты, полны выбоин и луж. Нередко их перегораживает огромный валун или стремительный поток.

По этой «дороге» и мчится деревянная арба с мотором, подбрасывая пассажиров до самой крыши!

Но настроение у Грозного и его спутника веселое. Потирая бока, они выгружаются из «автомобиля» и направляются к самому лучшему «отелю» в городе. Он называется караван-сарай «Захер» и отличается таким количеством клопов, которое европейцы никогда не видели. Единственное, что в нем замечательно – это свежий воздух. Стекла в окнах отсутствуют.

Кое-как переночевав, ученые отправились регистрироваться в полицию. Но на беду по дороге им попалась кофейня, и они решают выпить по чашечке кофе.

Им невдомек, что касерийский губернатор и начальник полиции общается с населением именно здесь, в кофейне, а не в своем рабочем кабинете. И именно в это время.

Местный начальник тут же арестовал мирно попивающих кофе археологов, распознав в них чужестранцев. На все возражения он кричал, что перед ними сам Али Вефа-бей!

Документы оказались в порядке, но «высокий начальник» нашел к чему придраться. «Хотя вы и имеете разрешение на раскопки от Комиссариата народного образования, но у вас нет разрешения Комиссариата внутренних дел на пребывание в Кайсери, и если в кратчайший срок вы не получите его, вам будет очень плохо».

Без этого разрешения начать раскопки было невозможно… По турецким законам при любых раскопках, которые ведут иностранцы, должен присутствовать правительственный комиссар. Он следит, что бы извлеченные ценности не прятали и не увозили за пределы страны. А такого человека им не дают. Без него раскопки становятся нелегальными.

Ничего не остается, как бродить по окрестностям, раздумывая, в каком из холмов могут находиться загадочные таблички с клинописью, относящиеся к III тысячелетию до нашей эры?

Местное население смотрит на приезжих косо. За спиной ученые часто слышат слово «гяур», неверный. А иногда им в спину летят камни. И хотя на вспышки национализма ученые стараются не обращать внимания, дело принимает серьезный оборот.

В один из дней Грозный остается обследовать холм Гюменд, под которым планирует найти столицу древнего государства Киццуватна – его властителю принадлежала одна из печатей, выполненных хеттским письмом. А Цукр оставляет его и отправляется домой. Проходя по главной улице Кайсери, он как обычно слышит обидные выкрики в свой адрес. И вдруг рядом просвистела пуля! Цукр оглянулся, молодой турок прицеливается снова.

Архитектор бросился бежать. К счастью, дверь мечети оказалась открытой, и он заскочил туда.

Возмущенный Грозный просит аудиенции. Али Вефа-бей принял его только на четвертый день. Слушать он не стал. Зато много кричал, назвал их политическими агентами и врагами Турции, которые хотят дискредитировать ее, и пообещал, что если археологи по-прежнему будут нарушать порядки, он отправит их под суд.

Утром следующего дня чешские ученые покинули Кайсери…

А загадочные таблички III тысячелетия, находившиеся так близко, остались внутри одного из холмов…

Уже 50 лет наука билась над их местонахождением. Первым их нашел и опубликовал русский ученый Голенищев. Потом «надписи из Кюльтепе» — каппадокийские таблички – опубликовали французские ученые, затем английские и немецкие. Но это были лишь случайные находки.

Через год Грозный решил попробовать еще раз. Прошлое разрешение уже было недействительно, и он отправился в Анкару за новым. Министр гостеприимно принял его, сказал, что разрешение почти готово, осталась лишь подпись президента республики, и пригласил на чашку кофе.

Неожиданно в разгар беседы пришел гость. Это была судьбоносная встреча. В дверь кланяясь, кланяясь не переставая, министру, Грозному, секретарю, лакею, пустому углу, вошел…Али Вефа-бей.

На просьбу министра оказать содействие, губернатор и начальник полиции рассыпался в обещаниях, что это его служебная обязанность и великая честь, и счастье…

Дорога к открытиям была свободна! Но путь на этот раз лежал дальше Кайсери… В самый отдаленный район Турции…

ХЕТТСКИЙ ЗАМОК

Грозного интересовало все! Разгаданные им таблички несли в себе так много информации, что копать хотелось одновременно и везде. Хеттские архивы раскрыли секреты не только собственной империи, но и соседних стран. О некоторых никогда не слышали. О других слышали, но знали мало. О местоположении третьих догадывались, но не знали точно.

В Кайсери возвращаться не хотелось… За такое короткое время ненависть местного населения вряд ли прошла. Он решает раскопать Кюльтепе – холм, рядом с деревушкой Карахююн – тут тоже находили подобные таблички. В конце прошлого века здесь работал и Хуго Винклер (ссылка на главу Кабинетные раскопки), и французский археолог Э.Шантр.

Конечно, Грозный знал, что их ожидало. Шантр писал: «У северного подножия холма возникла убогая деревенка, в которой свирепствует жесточайшая болотная лихорадка. Пребывание на холме утомительно. Полное отсутствие деревьев, тропическая жара, воздух, отравленный малярией, абсолютный недостаток питьевой воды и каких бы то ни было продуктов».

Он везет с собой кирки, лопаты, тачки, консервы, хинин. Карахююн еще дальше от цивилизации, чем Кайсери…

На знакомой станции их встретил… настоящий автомобиль! С шинами на колесах! Никак начало сказываться расположение Али Вефа-бея?

Но ехать с комфортом опять не получилось. Багаж занял все место — еле-еле ученые примостились верхом на лопатах. Водитель стал заводить мотор.

Через час вокруг собралось уже довольно много зрителей. Настоящий автомобиль в таком глухом месте был редкостью. Мимо прошел караван, погонщики долго оглядывались на чудо техники и громко переговаривались, качая головой.

Наконец мотор заработал, и машина понеслась по выбоинам и камням. Пилюли от морской болезни, которые не потребовались в плавании, здесь оказались очень кстати.

Автомобиль мчался со страшной скоростью – 20 км в час! Он легко догнал и перегнал караван. Погонщики снова качали головами, глядя на пролетающую в клубах пыли машину. Вдруг раздался оглушительный звук. Выстрел? Пираты?

Пока водитель чинил лопнувшую шину, караван догнал автомобиль, перегнал и скрылся вдали. Через пару часов поломка была устранена. И караван снова нагнали. Но тут лопнула вторая шина. В деревеньку машина и верблюды въехали почти одновременно…

Здесь их ждали новые проблемы.

Люди в этой деревушки, да и в соседних, жили впроголодь. В Турции в то время не было промышленности. С полевыми работами каждый старался справиться сам или с помощью родственников. Те, у кого не было собственного участка земли, никак не могли себя прокормить. Вариантов было немного: сезонные работы, если повезет, древние таблички, тоже, если повезет, и раскопки.

Поэтому с одной стороны, недостатка в рабочих у Грозного не было. Приходили даже те, кто жил в нескольких днях пути от деревеньки. Они соглашались на любые условия. Десять турецких фунтов (200 чешских крон на момент 1925 года) казались этим людям состоянием — они могли жить на них деньги полгода.

Но с другой стороны, ученый не знал всех местных особенностей. Во-первых, за внешней сговорчивостью работников крылись очень непростые отношения. Эти люди жили в постоянно нужде, и когда возникала возможность заработать, они старались выжать из этой возможности все. Как только их нанимали, они начинали требовать. И требования их возрастали непомерно. Они бастовали, бунтовали. И это притом, что Грозный и его помощник платили по тем временам очень неплохо – 18 крон в день.

Справиться с этим народом было крайне тяжело. Это были обычные сезонные рабочие – они никогда не работали в коллективе. О дисциплине не слышали и слышать не хотели. Они могли прийти когда угодно и уйти, когда угодно. Да, их было много, можно было менять одного плохого работника на другого до бесконечности…

Ко всему прочему добавлялась еще и малярия. В день заболевало по 2-3 человека. Грозный привез с собой много хинина, но даже этих запасов не хватило.

Малярия свалит и его. Последний пакетик он отдаст рабочему. Он уедет отсюда с высокой температурой, дрожа от лихорадки, он совершенно счастливый…

Ученый оказался на редкость хорошим дипломатом. Он относился к рабочим с пониманием и сочувствием. И, несмотря на ежедневные недовольства и бесконечные уговоры, раскопки все-таки продвигались.

Почва была странная – пепел с глиной. Некоторые коллеги Грозного утверждали, что в Кюльтепе вообще нет развалин – это природный холм. Или что это некогда действующий вулкан, поскольку края по всей окружности выше, чем центр. Грозный был другого мнения. Он предполагал, что это стены города, покрытые наносами глины. Пробные зонды показали, что он прав.

Шантр и Винклер вели раскопки около подножия, а Грозный решил начать сверху, с центра. Небольшие возвышения на плоской вершине холма вполне могут быть дворцом или храмом!

Было ли это везением? Или как любил говорить Шлиман – результатом верных расчетов и активных действий? К вечеру первого же дня кирка одного из рабочих ударилась о камень…

Следующие два дня показали — это стена здания со следами пожара!

Пожар! Археологи его обожают. Но если не пожар, то тогда пусть будет набег, а потом пожар. Пожар – это пепел. А пепел мумифицирует город. Если бы не извержение Везувия в 79 года мы бы вряд ли узнали про три античных города. Пепел оставляет город для потомков, медленный упадок стирает его с лица земли.

Через месяц проступили очертания грандиозной постройки: 62 м в длину, 58 м в ширину, стены толщиной более 2 м, с трех сторон – мощеный двор. Постройка стояла на искусственной террасе, возвышаясь над городом! Это был Хеттский замок XV-XIII веков до нашей эры, сожженный завоевателями, которые уничтожили Хеттскую державу!

Стиль, планировка стен, строительная техника здания в точности совпадали с постройками в Богазкее, Зинджирли, Каркемиши. Это бесспорно был хеттский замок! Для всех, но не для Грозного. Он сомневался… Но на одной из стен был обнаружен рельеф с частью ног в клювовидных сандалиях! Для востоковедов всего мира это более чем достаточно!

Позже в античном городе нашли множество древней утвари, некоторые из железа – что было величайшим богатством хеттских царей. Железо ценилось в 40 раз дороже серебра! Архитектор Петраш сделал несколько зарисовок замечательно сохранившегося города. Раскопки только начались, они обещали быть фантастически успешными.

Но неожиданно, Грозный приостанавливает все работы!

НОВЫЙ ШАМПОЛЬОН!

Каппадокийские таблички найти было практически невозможно! И даже не столько потому, что это была историческая загадка. Позже, один из немецкий ученых, посетивший раскопки Кюльтепе, расскажет Грозному, что стамбульские торговцы древностями со смехом сказали ему — в этом холме табличек нет. И уже давно сделано все, чтобы упорный Грозный их не нашел!

Но чешский ученый был очень демократичным человеком. Он искренне считал, что работает в команде, даже если его «коллеги» не знают ни одного языка, кроме родного и не понимают значения ценностей, которые извлекают из земли. Он прощал рабочим их постоянные недовольства, искал компромиссы между их требованиями и своими возможностями, не уставал объяснять, находил время для каждого вопроса, обращенного к нему. Такое отношение всегда вызывает ответное расположение. К Грозному относились настолько хорошо, насколько могли. Как-то один из рабочих рассказал ему, что много древностей было найдено на одном из полей, около холма. Когда-то крестьяне копали там, потом перессорились, подрались, и начальник кайсерийской жандармерии запретил раскопки. Но сам тайно откапывал таблички и продавал.

Они отправляются туда. Действительно — луг. И вокруг множеством траншей и ям. Но тот ли это луг? Грозный в растерянности… Целую неделю он ходит по лугу, рассматривает всевозможные трещинки и ручейки, бегающих вокруг желтых скорпионов… На карту он собирается поставить многое. Почти все, что у него есть: все имеющиеся деньги и свой авторитет. И, наконец, решается…

Проблема была не в фирмане — разрешении на раскопки. Он получил его. Луг был частной собственностью. На нем нельзя копать, его можно только купить. Владельцы прекрасно понимают, в чем интерес ученого. И просят 160 тысяч чешских крон. Таких денег у Грозного, конечно, нет. Собрать их, находясь в Турции, невозможно. Начался долгий изнуряющий восточный торг… Но у Грозного быстро лопается терпение, и он требует официальной оценки. Комиссия оценила землю в 5500 крон. И теперь на территории Турции появился небольшой луг, принадлежащий Чехии и Словакии. Туда переброшены все рабочие с холма. Уже в первые дни находят таблички. Такого же типа, как и каппадокийские! Через два дня обнаруживаются стены, под ними мощеный пол, а в нем…Таблички лежат гнездами, по 10, 20, 50 штук! Однажды их нашли аж 250! Некоторые находятся в ящиках, некоторые в сосудах. Одни маленькие, размером со спичечный коробок, другие большие — форматом А4.

Пока рабочие откапывают одну табличку за другой, Грозный расшифровывает их. И зазвучали голоса, жившие тысячи лет назад… Это архив торговой палаты, которая между делом исполняла и роль суда в торговых спорах. Луг оказался городом! Знаменитым древнеассирийским городом Канес, возникшим четыре тысячелетия до нашей эры!

Но копать дальше Грозный не смог… Кончились деньги — наверное, это было основным. Потому что малярия не могла его остановить. На родине его ждет триумф. Грозного теперь знают все! Он не только лингвист, историк, археолог. Он — национальный герой! Правительство выражает ему благодарность. В Праге и в других городах Чехословакии на его лекции приходят сотни людей. Его приглашают на международные конгрессы, читать лекции в западные университеты, научные и популярные журналы заказывают ему статьи. Университеты Осло и Софии присваивают ему звание — почетный профессор. Неожиданно приходит приглашение совершить турне «по Западу и Востоку» — выступить с серией докладов. Грозный ставит только одно условие — на каждый научный доклад должна приходиться лекция для широких масс. Ему доставляет удовольствие рассказывать о серьезнейших вещах неподготовленным людям. А они с удовольствием слушают — профессор умеет рассказывать весело и увлекательно.

Турне начинается в Лондоне. Он выступает там же, где когда-то выступал Дарвин. Потом Оксфорд, Париж… «Новый Шампильон» нарекает его общественность. И в переполненном зале парижской Сорбонны он громко провозглашает: «Сегодня, в 1931 году, хеттская проблема перестала быть проблемой!» Это не совсем так… Мир узнал о хеттах почти все. То есть все, что знал сам Грозный. Но оставались еще иероглифические таблички! Не меньшая загадка века, чем клинописные. Теперь ученый собирается заниматься ими! Ему 52 года, он на вершине славы и полон сил. Он успеет совершить еще поездку в Турцию и… великое открытие.

ГРОЗНЫЙ ПРЕВЗОШЕЛ ГРОЗНОГО

Иероглифы эти ну просто манили ученых. Сотни наскальных надписей, тысячи табличек привезенных из разных городов, часть боказкейского архива! Материала было достаточно, еще в 1900 году издан сборник хеттских иероглифов. Но расшифровка шла медленно. 1915 год внушил надежду, казалось, что до победы рукой подать. Но и после расшифровки клинописи иероглифы оставались непроницаемыми… Потом выяснится — ничего удивительного в этом не было. Хеттские иероглифы оказались более поздней формой клинописного языка. Это все равно, что на основании «Новой газеты» попробовать прочитать «Летопись временных лет». Иероглифы относились к IX-VIII столетиям до нашей эры — к периоду падения Хеттской державы, а клинопись — к XVII-XIII векам — к периоду расцвета. Как же получилось, что иероглифы оказались более поздней языковой формой?

На этот счет существует две версии.

Иероглифы были самым первым, самым древним письмом древних хеттов. Вероятно, они сами их придумали, потому что с египетскими иероглифами нет никакой связи. Клинопись же, хетты позаимствовали. Но, даже приноровившись к клинописи, они пользовались своим привычным письмом. Оно было очень популярно. Этот язык остался на скалах, он увековечивает деяния царей. Религиозные сочинения и произведения хеттских поэтов написаны такими знаками. А вот клинопись — это язык канцелярии, международных отношений, переводной литературы. Клинописью писали на глиняных табличках, на свинцовых или серебряных пластинах, на дереве, обмакивая табличку в известь. После падения Хеттского государства -1200 год до н.э, взятие столицы Хаттусаса — большинство текстов было уничтожено или украдено. Провинции удалось пережить гибель столицы, и государства-наследники стали пользоваться всеми признанными, давно бытовавшим, любимыми народом иероглифами. Вторая теория забавнее. Клинопись и иероглифы, и это уже доказано, родственные языки, как скажем, латинский и итальянский. Предполагают, что существовали клинописные хетты и иероглифические. Они были родственными народами и на протяжении долгого времени по очереди преобладали в хеттской культуре. Поэтому документы обнаруживаются в разных местах и на разных языках. Сторонники этой теории считают, что во времена расцвета иероглифов, клинопись была мертвым языком. Интересно, что разгадка тайны иероглифов, несмотря на весь огромный материал, ничего не добавит к истории хеттов. Но даже если бы это было известно заранее, вряд ли бы это остановило ученых. Первым был англичанин, ассириолог Сейс — ему удалось отгадать шесть знаков. Потом инициативу перехватил француз Ж. Менан. Он работал много лет и в конце XIX века прочитал один знак «я (есть)». Почти одновременно с ним расшифровал еще один знак немецкий ассириолог Ф.Э.Пайзер. Долгое время над ними трудился немецкий востоковед Петер Йенсен. Но, правда, предложенные им варианты на пару десятков лет задержали науку. Он был крупным авторитетным ученым, и его мнение имело вес, хотя он не был хеттологом. Соперников он недолюбливал. И поэтому когда в 1923 году Карл Франк, немецкий ассириолог, подошел к проблеме с совершенно новой стороны, Йенсен обрушил на него всю силу своего авторитарного гнева. Во время Первой мировой войны Франк работал в разведке, дешифровал военные коды и шифровал депеши. А после окончания военных действий, имея большой опыт, решил попытать свои силы в разгадывании иероглифов. Ему удалось расшифровать несколько географических названий. Йенсен пришел в бешенство: «остается, пылая от гнева, отбросить перо!». Так прокомментировал он работу соотечественника.

Год за годом, появлялось что-то новое. И со временем стало ясно, что для решения проблем надо объединиться. Возник творческий союз востоковедов Швейцарии, Италии, США, Германии и… Чехословакии. Главным в этой научной пятерки был швейцарец Эмиль Форрер. Он считал, что необходимо добраться до смысла текста по косвенным данным, а потом уже заниматься отдельными знаками. Точно так же, как Грозный, он составлял словари с рядами знаков, искал повторяющиеся иероглифы, идеограммы, обозначающие титулы царей. В 1932 году он издал свой труд «Хеттское иероглифическое письмо» и весь ученый мир, следивший за ходом его мыслей, сразу понял, что многое ему удалось. Как сказал его коллега, «он пролил свет на грамматическую и синтаксическую структуру языка».

От него не отставал и итальянец Пьеро Мериджи, языковед с мировым именем. В 1930 году он опубликовал статью, важным в которой была фраза: «как мне кажется, в одной группе знаков мною установлено слово «сын». Потом ему удалось прочитать слова «внук» и «властитель». Это был прорыв!

Украинец с американским гражданством, Игнаций Д.Гельб, заслуживает отдельного рассказа. Ему не хватило материала. И, как многие ученые, он отправился за новым. Он шел днями и ночами по Центральным районам Турции, чтобы увидеть надпись на скале, которая могла подтвердить или опровергнуть его предположения. Текст находился на выступе нависающей над рекой скалы. Многие возвращались, потому что добраться до наскальных иероглифов было невозможно. Но Гельб нанимает строительную бригаду и они… взрывают часть скалы. Теперь к надписи есть подход. Но то, что издали казалось творением рук человеческих оказалось… сложным узором из трещин и выбоин… И все же ему удалось внести свой вклад. Он распознал глагол «делать», предположил, что этот язык родственный хеттскому клинописному и поставил вопрос о количестве знаков в иероглифическом письме. Немецкий ученый Хельмут Теодор Боссерт срисовал и опубликовал самые крупные надписи, вытесанные на большой высокой скале. Их называли Аджигельскими.

Бедржих Грозный пошел по другому пути.

Вернувшись из Кюльтепе, Грозный пытается найти средства для продолжения раскопок. Но страна, как и Европа, находится в преддверии послевоенного кризиса. Чехословакия в тяжелой ситуации, и ей не до финансирования археологических раскопок. Министерство культуры не в состоянии оплатить даже командировку профессора в Рим на Международный конгресс лингвистов. Профессору приходится просить французского коллегу, чтобы он прочитал там его доклад. Один из знакомых подсказывает ему, что Германия возможно выделит средства на эти цели. Но Грозный не считает этичным обращаться к другим государствам, хотя проблема, безусловно, международная. Теперь его интересует даже не продолжение раскопок. Их можно закончить и позже. Он считает, что к разгадке иероглифов подобрались настолько близко, что надо сделать последнее усилие — проверить на месте спорные надписи.

Одержимый этой мыслью, он пришел в концерн «Шкода» и вымолил деньги чуть ли не на коленях. Их занесли в бухгалтерию как «расходы на рекламу». Сейчас ему не нужны фирманы и рабочие. Он отправится только с одним проводником по всей Турции. По следам хеттов. Он скопирует 86 надписей на скалах, надгробиях, алтарях и свинцовых пластинах, исправит неточности в уже имеющихся изданиях. И опубликует их. Последнее, несомненно, важный момент. Потому что Артур Эванс, например, тот, кто обнаружил дворец Миноса на Крите, из 2800 найденных там табличек через 15 лет опубликовал всего лишь 120. Надеялся сам разгадать критское письмо!

Грозный опубликовал все и сразу. Трехтомный труд с сотней иллюстраций станет великолепным подспорьем для многих ученых. Книгу печатали в Праге. Хеттских иероглифов в типографии, разумеется, не было, их надо было нарисовать и отлить. Типографские рабочие изготавливали их из доброго отношения к ученому и науке в его лице. Это прекрасно изданный труд, поэтому до сих пор все издания в мире, связанные с хеттскими иероглифами, печатаются в Праге на этой типографии. Но это был непросто справочник. Грозный подытожил, суммировал все уже имеющиеся достижения. Предложил первую грамматику языка, установил, что это язык тоже индоевропейский, разгадал 90 иероглифов. На этот раз его не критиковали. Им восхищались… Сейчас хеттской проблемы больше не существует. Не все, что предполагал Грозный в отношении разгадки иероглифов, оказалось правдой. Но было бы странно ожидать от одного человека полной и стопроцентной дешифровки двух дотоль неизвестных никому языков. Осталось совсем немного. И этой славой Грозный охотно поделился с другими хеттологами. Отныне хетты его больше не интересуют. Его ждет неоконченный труд об истории Передней Азии, ему хочется попробовать разгадать критские таблички, протоиндийское письмо…

Этим собственно и заканчивается удивительная «хеттская история». Но я выложу еще один пост. О последних годах Бедржиха Грозного. Право, он достоин того, даже без хеттов…

Я ЖИЛ ЧЕСТНО!

К середине 30-ых годов чешский луг на просторах Турции совсем зарос. Ничто не нарушает покой древних развалин. Лишь пестрые бабочки порхают над диким укропом и чертополохом… Привычный пейзаж нарушает только одинокая фигура европейца, печально следящего за их веселой кутерьмой. Его узнали. Один из местных жителей подошел к нему, представил «чешскому бею» своих сыновей, поинтересовался, не ожидаются ли раскопки? Европеец пожал плечами, попрощался и уехал на своей арбе…

Все осталось в прошлом… История хеттов для Грозного была законченной. Во всяком случае, он не хотел больше заниматься этой проблемой. Теперь на повестке дня была его «нетленка» — «Древнейшая история Передней Азии». Он задумал ее в далекой молодости и ни минуты не переставал работать над ней. В канун Рождества 1935 года он поставит точку в последней главе и подровняет огромную стопу исписанных листков. Но издаст ее только через 14 лет, добавив главы о древней истории Крита и Индии. И получит за нее Государственную премию.

Все эти годы его статьи в различных журналах будут приковывать к себе внимание научной общественности всего мира. Наиболее переводимым писателем в те годы был Карел Чапек. Его романы и драмы издавались на 10 языках. Труды Грозного — на 14-и. Следующий год преподнесет сюрприз. Советское правительство предложит ученому кафедру в любом из университетов страны, на любое время и любую сумму на продолжение раскопок. Заманчивое предложение… Но Грозный останется в Праге. В Союз он съездит только для того, чтобы прочитать там лекции. Стоит ли говорить, что он читает их по-русски, как во Франции — по-французски, в Англии — по-английски, в Германии — по-немецки, в Турции — по-турецки…

Они будут иметь оглушительный успех. Счастливчики, которым удалось попасть на них, будут пересказывать их своим друзьям и коллегам, а потом детям и внукам. Грозный поездит по стране, увидит советскую реальность. Настолько, насколько ему ее показывали. А потом напишет публицистический цикл статей о Советском Союзе. Через несколько лет, после окончания войны, в Союз приедет Стейнбек. Он потом тоже напишет очерк — «Русский дневник». Не просоветский, не антисоветский. Субъективный, как и Грозный в 1936. Грозный — не коммунист, многое его удивляет, много он не понимает, но ко всему он относится с уважением. Работу над древнейшим переселением народов и истоками индоевропейской цивилизации прерывает политика! И хоть Грозный совершенно аполитичный человек, он не может ни слышать голоса из Германии. Голоса безумцев, «угрожающих основам европейской культуры». Немецкая ориенталистика всегда была в авангарде науки — у него много знакомых немцев-профессоров, он ведет с ними активную переписку. Кто бы мог подумать, что стареющий профессор, вся жизнь которого прошла до нашей эры, вступит в борьбу?!

В мае 1938 года он откладывает исследование «О взаимоотношениях между Шумером — Аккадом и Египтом в IV тысячелетии до нашей эры» для того, чтобы написать предостережение. «Судьба родины Гуса — судьба Европы!» — так называется его статья, опубликованная в журнале «Рах», органе Международной лиги культурных работников. Грозному почти 60 лет. Он пока может эмигрировать. Но вместо этого он становится ректором Карлова университета. И все эти страшные годы будет стараться провести свою Alma mater через ад оккупации. События не заставили себя ждать. Из окна ректорского кабинета Грозный с ужасом видит, как эсэсовцы расстреливают безоружных чешских студентов только за то, что они пели свой национальный гимн! Звонок в правительство ничего не дал — оно напугано и бездействует. Но это только прелюдия. Похороны студента-медика Оплетала нацисты восприняли как восстание. Начались поголовные аресты, высшие школы закрыты! К зданиям университетского общежития подъезжают грузовые фургоны с эсэсовцами.

Грозный выбегает из своего кабинета: «Halt! Hinaus! Sofort hinaus!» Конечно, его не узнали. Но он говорит на таком хорошем немецком! По его приказу, приводят офицера, и безоружный старенький Грозный заявляет: «Я — ректор университета. Это академическая территория. По существующим законам никто не смеет вступить сюда без моего разрешения. Ни полиция, ни армия!» Он спас многие жизни! Пока длилось замешательство, студенты выбегали из фургонов, за некоторых он поручился, сказав, что они были на его лекции. Машины развернулись и уехали. Он вернется к своим коллегам, наблюдавшим за происходящим из окон, и скажет: «Только не поддаваться! Пусть всех нас арестуют, перестреляют — не поддаваться! Смелый умирает один раз, трус — ежедневно. Так говорит Шекспир».

В тот же день по радио объявят, что все высшие чешские школы закрываются сроком на три года. А он так и не успел прочитать свою вступительную ректорскую лекцию. Что ж, решает Грозный, если ее нельзя читать в университете, значит, я прочитаю ее рядом с университетом. Он пишет от руки объявление. Тема лекции — «Древнейшее переселение народов и проблемы протоиндийской цивилизации». И подписывается своим ректорским званием. Это был вызов! Фашизму, дрожащему чешскому правительству, всем, в чью душу закрался страх. Потому что читать он будет о переходящем характере завоевательных успехов, об огромной исторической роли семитов в создании культуры, о бессмысленности учения о высшей и низшей расе. О том, что «свастика» — это характерная часть семитского орнамента. Огромный зал пражского лекционного зала Городской библиотеки переполнен. А на следующий день речь была подпольно напечатана и разошлась по рукам.

Он ждет ареста со дня на день… И торопится закончить свою работу. Но вместо гестапо к нему приходят с предложением занять министерское кресло. Новому режиму нужен достойный и уважаемый человек стоявший вне политики. Это хорошая ширма для оккупантов. Но Грозный закрывает перед ними дверь: «Совершенно исключено. Я всегда жил честно». Теперь даже надеется не на что… Его почему-то не тронут. Но всю войну он будет заниматься своими исследованиями, прислушиваясь к звукам шагов за дверью. К ректорству он больше не вернется. Не позволит здоровье, но его квартира на Оржеховке в Праге будет всегда открыта для студентов и коллег.

Он будет работать до последнего дня. Лишь однажды, незадолго до смерти, жизнь даст ему короткий отдых. Случайно сломав ногу, он попадет в военный госпиталь. И проведет там несколько месяцев. Отказываясь от перевода в правительственный санаторий, он с удовольствием будет болтать с молодыми солдатами в общей палате, рассказывая им о путешествиях по Малой Азии, Сирии и Месопотамии, травя веселые истории из жизни археолога.

12 ноября 1952 года президент республики Клемент Готвальд за научные заслуги и образцовое поведение в тягчайшие для нации времена назначит его одним из первых членов вновь основанной Чехословацкой академии наук.

Ровно через месяц Бедржиха Грозного не стало…

Неоконченная библиография:

1. «Хетты. Неизвестная империя Малой Азии» А.В.Волков, Н.Н.Непомнящий, М «Вече», 2994

2.Биография Б.Грозного Войтеха Замаровского