KTwins

Идея: А.Крюков

«Заводной апельсин» – странный роман. Настолько странный, что на итальянском он чуть не вышел под названием «Тикающий ананас».

Западное общество шестидесятых, напуганное не так давно отгремевшим нацизмом, восприняло его, как роман-опасение, роман-предостережение. Оно охотно и легко нашло в современной молодежи те опасные симптомы, которые могли, как им думалось, вновь развиться во что-то трагическое.

Симптомы были вполне явными. Совсем еще недавно, в 50-х, по улицам ходили экстравагантно одетые парни в брючках-дудочках, приталенных пиджачках и коках на головах. Вели себя они, мягко говоря, не по-джентельменски. Их врагами были все, кто не был на них похож, особенно, чернокожие иммигранты. И не всегда стычки заканчивались только лишь оскорблениями.

Таким образом молодежь «развлекалась» почти по всей Европе. В Англии – это были тедди-бойз, в Швеции – скинкнуттеры, в Японии – тайузоки, во Франции – чернорубашечники, в России – стиляги… Но в каждой стране молодежная субкультура имела свои особенности.

Роман миру понравился. Несмотря на то, что поначалу  он произвел впечатление, как писалось в рецензии журнала Тime, «nasty little shocker», «малоприятного шокера». Но со временем «Заводной апельсин» занял 65 место в списке 100 лучших романов на английском языке.

О чем же этот непонятный, но яркий роман?

В 1973 году свое мнение на этот счет высказал Стенли Кубрик. Получилось еще запутаннее. А фильм о чем? В самый разгар съемок Кубрик вдруг узнал, что последняя двадцать первая глава романа, ни ему, ни американским читателям не знакома. Нью-йрское издательство WW Norton Inc, купившее права на издание, посчитало, что в свете проблем с молодежью «happy end» для американского общества не характерен. И, несмотря, на протесты автора, роман остался без конца. Потом Берджесс в каждом интервью говорил, а 1987 году даже написал эссе From A Clockwork Orange: A Play With Music, о том, что в усеченной американской версии теряется философия романа. Из психологического исследования, для которого и был выбран этот жанр (по объему все-таки ближе к повести), он превращается в оторванную от реальности историю.

Берджесс, безусловно, точно знал, что описывал, и об этом говорит каждое слово в романе. Кубрик же не понимал ничего. И не скрывал этого! Когда кинокритик Мишель Симан задал режиссеру вопрос о фильме, тот ответил честно, что понятие не имеет, какое общество представлено в его картине. Он считал, что «министр, которого сыграл Энтони Шарп, явно фигура правой партии. Писатель, Патрик Маги, это сумасшедший левый. … Они отличаются только догмами». Сейчас с высоты 2011 года эти слова вызывают улыбку. Как и странный намек на СССР в изображении футуристического будущего, где важные детали искажены или вовсе исключены из видеоряда. В результате смысл произведения потерялся окончательно.

Но у Кубрика подобный кинематографический опыт не первый. В 1962 году он снял «Лолиту». Автор великого и скандального романа по его просьбе дважды переписывал сценарий. Кубрик  использовал его всего на 20%. Стоит ли говорить насколько понравилась Набокову картина?

На успех «Заводного апельсина» Кубрик сильно не рассчитывал. В тот момент он хотел снимать фильм о жизни Наполеона Бонапарта, но проект финансирования не получил. Нужно было сделать что-то быстро и за небольшие деньги. «Темное шокирующие исследование насилия в человеческом обществе», как он считал, более чем подходит  под эти требования.

Хуже всего в его команде пришлось, думается, художникам по костюмам. От того, что рисовал Берджесс, имея в голове конкретный образ, Кубрик отказался. Пришлось быстро придумывать одежду «с нуля». В романе она более чем значима – реальна и выразительна. А в фильме… Вспоминается фраза одного из персонажей популярного телесериала «Друзья» о будущем: «когда все будут ходить в серебристых обтягивающих комбинезонах».

Мир Берджесса ужасен и сер. Мир Кубрика прекрасен и красочен. В нем все богаты и счастливы, имея огромные дизайнерски обставленные квартиры. Герои одеты опытными стилистами. Причем конкурирующие банды одеваются явно у одного и того же стилиста. Даже изгвазданный алкоголик, перекочевавший сюда из романа, совсем изменился. Вот такие в том прекрасном будущем мире будут алкоголики!

Манерный клоунский Алекс с друзьями – сытые нежелающие работать дяди, приблизительно 30-ти лет (Малкольму Макдауэллу, исполняющему главную роль, на тот момент было 28 лет), вскормленные благополучным обществом и «косящие» под молодежь. По каким-то причинам они не могут найти себе иного применения, кроме как в кровавом маскараде на улицах непонятного  города. Вызов против сытости и благополучия? Недовольство люмпенов-дизайнеров, сидящих на вэлфере? Какая-то частная история о странных людях в странном месте. Я так понимаю, Кубрик хотел сказать, если вообще хотел что-то сказать, что даже тогда, когда наступит благоденствие, общество не избавится от проблем с бандитствующими группировками, которые не дают окружающим спокойно жить в своем Эдеме. Во все времена найдутся молодчики, ориентированные на насилие. То есть Зло есть всегда.

Ну да, спорить не с чем…Зло есть всегда, как, впрочем, и Добро. С этой потрясающе «интересной и новой» идеей фильм и стал культовым.

Берджессу фильм не понравился… В отличие от всего мира. Как и Владимир Набоков к «Лолите», он тоже написал сценарий к фильму. Но сценарий не заинтересовал Кубрика даже на 20%! На съемочную площадку принесли книгу, обсудили некоторые главы и начали снимать. Без сценария! Берджесс писал в эссе From A Clockwork Orange: A Play With Music о том, что единственный его вклад в фильм ­ – это книга. Но он уже дал ее миру десять лет назад…

И тогда, и потом, он прекрасно понимал, что этот роман невозможно экранизировать. По многим причинам. В том числе и в связи с тем, что лингвистический прием, который, словно органза, прикрывает, смягчает грязный беспросветный мир насилия, на экране исчезает. Первый план становится жестким, выпуклым, пугающим. Кубрик смягчал его, как мог. Красками, новаторскими идеями, в результате которых старушка превратилась в престарелую длинноногую модель, занимающуюся фитнесом… Но приемы артхауса не могут восполнить отсутствие идеи. Скорее, наоборот…

Берджесс был поставлен в сложную ситуацию. Как отказать модному режиссеру экранизировать свой роман?.. Помимо того, что запрет на экранизацию выглядит, мягко говоря, странно, это еще и отказ от популяризации произведения и своего имени.

В результате, роман оказался непОнятым, хотя и воспринятым. А плодовитый Берджесс, из под чьего пера вышло более 50 замечательных романов, до сих пор воспринимается большинством читателей как автор только одного «малоприятного шокера».

Всю жизнь ему приходилось открещиваться от неудачной киноинтерпретации: «Если на книгу британское правительство не обратило особого внимания, то фильм был замечен. Он был воспринят как призыв к насилию. А я в одночасье стал антиобщественным писателем. Хотя подобное впечатление производит великолепный technicolor Кубрика, а не мои скучные литературные эксперименты».

Вот уж, правда, вдвойне обидно!

Советское общество познакомилось с романом, когда уже перестало быть советским. И хотя, судя по стилистике, он не предназначался для русскоязычной публики, русские переводчики в аннотациях к роману впервые поставили вопрос шире. Возможный разгул молодежных группировок отошел на второй план. Русскому читателю предлагалась антиутопия, рассказывающая о будущем в некоем тоталитарном государстве.

Я читала A Clockwork Orange дважды. Первый раз тогда, в 1993, в «Юности». И сейчас. И фильм смотрела дважды. Когда это стало возможно. И было модно. И недавно, пытаясь все же понять Кубрика.

Но пока я читала роман, в этот последний раз, я с ужасом осознала, о чем все-таки писал Энтони Берджесс в далеком 1962-м. Фильм-кривляние Кубрика не имеет к этой провидческой книге никакого отношения.

Сейчас, когда «будущее» в фильме и романе стало настоящим, видно, кто создал талантливо-пророческое произведение. А кто – бездарно-фиглярское. Не люблю я,  уж простите, все непонятное, туманное, неявное, невнятное, немотивированное, неподдающееся логике и анализу. Все то, что является причиной лишь «ахов» и «охов». Что заслоняет ложной значительностью настоящее искусство.

Я искренне радовалась бы, если ничего не понявший Кубрик случайно или намерено сделал бы качественно иной продукт. Как  и считается всеми, наверное, кроме меня и Берджесса. Но в деталях, которые Кубрик не смог или не захотел воспроизвести правильно, исчезла новаторская мысль романа. Она подменилась другой ­– упрощенной и малоинтересной. Что греха таить, ключ к пониманию этой театрализованной феерии только один – имя культового режиссера Стенли Кубрика…

Ключ к пониманию A Clockwork Orange, скорее всего, нужно искать  на улицах Ленинграда. Куда летом 1961 года теплоход «Александр Радищев» привез двух британских туристов Джона Энтони Берджесса Уилсона и его жену Линн.

В то время он еще не писал со скоростью Дюма и считал себя скорее композитором, чем писателем. Но несколько его романов уже увидели свет. И в его столе лежала фантастическая повесть. О тедди-бойз, бродивших по улицам Лондона, о будущем, о праве выбора, о психиатрических экспериментах В.Ф. Скиннера, – тема, которая широко обсуждалась в те годы.

В «империю зла» Берджесс поехал… отвлечься. Недавно ему был поставлен страшный диагноз  – неоперабельная опухоль мозга. Жить ему, по мнению врачей, оставалось год или чуть более…

Мир в неоплатном долгу перед теми врачами! Потому что ничто другое не вызвало бы у Берджесса безумного желания немедленно стать великим писателем, дабы обеспечить будущую вдову. И сумасшедший прилив сил. Оставшиеся до смерти 33 года он рожал свои необычные романы, как кошка котят. Три месяца от замысла до тиража.

Он женился вторично, пережив свою несостоявшуюся вдову на 25 лет. Их брак с Линн Джонс не был простым. В самом его начале, ее, беременную, в их собственном доме изнасиловали четверо американских солдат. Она потеряла и ребенка, и себя… Утешение находилось в алкоголе…

Надолго оставаться в Советской России супруги не собирались. Они взяли билеты на рейс из Тилбери в Ленинград, с заходом в Копенгаген и Стокгольм, а затем обратно. Но на теплоходе Линн устроила пьяный дебош. Она раздавала опешившей команде, захваченные с собой экземпляры «Доктора Живаго» и кричала перепуганным интуристам: «Почему они, черт возьми, запретили его?» В ленинградской больнице, куда она в итоге попала, Линн не успокоилась и требовала от нянечек джина и сигарет.

В затянувшейся турпоездке забронированный номер в «Астории» оказался Берджессу не по карману. Отчасти помогали предусмотрительно захваченные с собой полиэстеровые платья, которые он «толкал» местным стилягам по семь рублей в туалетах «Астории» и «Метрополя». У одного из своих новых знакомых, по случаю, он снял и квартиру за три рубля в сутки…

Невероятные приключения британца в России на этом совсем не кончились. О них можно прочитать в его совершенно замечательном плутовском романе Honey For The Bears, «Мед для медведей».

Стоит ли говорить, насколько поразила лондонского жителя Страна Советов!

Питерские дома «потрясающей ветхости, некрашеные здания», …«покрытые ранами с разлохматившимися повязками из крошащейся лепнины, с потрескавшимися стеклами», и питерские коммуналки. Больницы и магазины. Мостовые «цинично запущенные, будто в Советском Союзе ничего вокруг, кроме космоса, не замечают». Дома культуры и кинотеатры, «украшенные» изображениями могучих крестьянок и работниц в облегающих одеждах. Общественный транспорт, гигантские плакаты с ликами Хрущева, Гагарина и МарксаЭнгельсаЛенина. Даже представителей милиции и КГБ довелось ему, видимо, лицезреть лично!

В романе поразительно достоверно описываются «работа» milisentov и тюрьма… Допросы, избиения, издевательства… Думается, что европейский законопослушный писатель писал с натуры или, в крайнем случае, по рассказам очевидцев! Даже СИЗО описано очень похоже. И зэк, который говорит на очень старом воровском жаргоне.

Такое впечатление, что советскую изнанку Берджесс  узнал куда лучше, чем некоторые ее коренные жители. Поскольку гидами по всему этому паноптикуму были не кто-нибудь, а питерские стиляги.

Представляете, какое впечатление произвело на Берджесса знакомое явление! Те же мальчики в узких брюках, пиджачках и галстуке-шнурке, которых он видел на родине. Но в России молодежная субкультура имела под собой совершенно другие корни, чем в Европе. И, пожалуй, самыми главными ее отличиями были абсолютная миролюбивость и подчеркнутая аполитичность. Внешний вид и независимое поведение – подчеркнутое дистанцирование от коммунистической безысходности. Кричащие пиджаки и галстуки в этой серой стране смотрелись совсем не так, как в Лондоне! А он-то думал, что у него дома в столе лежит фантастический роман! Жизнь предлагала совсем другой ракурс…

Похоже, Берджессу вещали ­– вряд ли это были стиляги, скорее те, кто, как мы прекрасно знаем, были непрошенными гостями в их рядах, – о будущем. О неизбежном загнивании капитализма и победе социализма, как следующей стадии развития общества. Берджесс вернулся в Англию и… представил себе такое будущее. Каким оно будет в Британской империи, если она станет Британской Социалистической Республикой (или Великобританской?) через… сколько лет? В романе есть лишь одно указание на время.

Алекс с парнями угоняет «Дюранго» 95-го года – «одна была поновее», говорится о ней в романе, на фоне «дряхлых и разболтанных». Какой это год? Каждый человек оценивает состояние машин в зависимости от своего дохода. «Дряхлые и разболтанные» в представлении Алекса это 20-летние? 10-летние? Или 5-летние? Но машины в данном контексте не только намек на время. Машины – индикатор состояния общества. Алекс живет в экономически отсталой стране. Вокруг него беспросветная бедность. Единственная по-настоящему дорогая и качественная вещь, на которую тотчас падает его взгляд – это костюм министра. Поэтому новые машины, думается мне, в мире Алекса такая же редкость, как и дорогие костюмы. Покупка старых машин – распространенное явление для стран третьего мира. Для американца или европейца 10-летняя машина практически потеряла свои потребительские свойства. Однако по российским дорогам, особенно в провинции, ездит множество хорошо сохранившихся иномарок, выпущенных 15 и даже 20 лет назад. Исходя из этого, можно предположить, что «Дюранго» не меньше 10 лет, а скорее больше. То есть речь идет о промежутке между 2005-м и 2015-м… Итак, это наше с Вами настоящее, господа! Именно наше, а не западное! Только так можно объяснить бесконечные аллюзии автора к Советскому Союзу. В художественном плане «Заводной апельсин» – это роман-перевертыш, вобравший в себя особенности советской действительности шестидесятых, перенесенные на английскую почву и в XXI век. А как еще можно было рассказать британским читателям об увиденном и услышанном в СССР, чтобы они поняли? Лондонские тедди-бойз, почти исчезнувшие с улиц города к началу 60-х, приобретают в будущем Берджесса , в стране под название БСР (или ВСР?), черты питерских стиляг. Только их пристрастия автор трансформировал с точностью «до наоборот»: излюбленный виски заменил на молоко, джазовую музыку – на классическую, английские слова – на русские. Молодежный сленг – это одна из проблем, из-за которой первая версия «Заводного апельсина» была запрятана в стол. Берджесс понимал, что молодежный жаргон, заимствованный им у отмирающих тедди-бойз, не сможет остаться актуальным не то что в далеком будущем, но и в недалеком настоящем. Требовался некий лингвистический  эксперимент. Языковой прием, как и идея романа, сложились неожиданно. Питерские мальчики с коком на голове, эпатажно вставляющие в русскую речь английские слова. Все эти face, shoes, ok, good… И его жена, не желающая выучить ни единого слова из ненавистного языка. Horrorshow – «хорошо» — единственное русское слово, которое она пожелала произнести. Видимо, это слово для нее лучше всего иллюстрировало происходящее. То, что русскому «хорошо», то британцу «шоу ужасов». Все это, вполне возможно, и положило начало новому молодежному сленгу –«насат» –  надцатых, teens. Идея слить воедино два самых мощных, как писал Берджесс, политических языка, показалась ему грандиозной. Алекс, безусловно, русское имя для англоязычного читателя. В Великобритании и Штатах мальчиков так называют редко. Зато мир более чем наслышан о русских Александрах и Алексеях ­– от Александра I до Александра Солженицына … Таким образом, ориентируясь на сленг советской молодежи, автор заставил своего героя вставлять в речь  некие общеупотребительные слова из русского словаря. Роман зазвучал… Берджесс был категорически против глоссария в конце книжки, который настойчиво предлагали издатели. По его задумке читатель должен был догадываться по контексту, словно участник диалога, как и сам он когда-то. Разгадывание контекста отвлекало от ужасов происходящего, выводя на первый план нечто совершенно другое.

Позже, многих критиков удивляло, почему роман получил признание, прежде всего, в молодежной среде? В Америке, в разных штатах стали возникать рок-группы под названием A Clockwork Orange. Они становились популярными, обрастали собственной аудиторией… Самым распространенным объяснением известности романа, было мнение о том, что молодых людей привлекает насилие. Отнюдь!

В первую очередь их привлекал сленг.

Ни на что не похожий. Просящийся на язык. Родившийся не в голове 45-летнего автора. А сорванный с уст таких же юнцов, только по другую сторону земного океана. Какая забавная метаморфоза! Жаль, что большинство стиляг узнало об этом только через много лет!

А во вторую, вызов! Боюсь, что тем, «кому за…», его было не понять…  Годы успокоенной сытой жизни стирают ее остроту. А молодежь, чьи жизненные рецепторы в силу возраста еще не притупились, прекрасно поняла, что насилие в романе – совсем не главное. Оно – такая же деталь, как старая машина, невероятная акселерация, мороженное зимой, бандиты на службе в полиции…

Но вот парадокс… В начале 90-х роман показался мне, молодой тогда девушке в постсоветской России, ужасающим и неприятным, то есть nasty little shocker. Настолько, что сейчас, в 2011-м мне пришлось заставить себя перечитать его. И… к моему изумлению… он не произвел на меня мрачного впечатления!!!

А что там такого уж страшного происходит? Чем нас, российских граждан, живущих в 2011 году, можно шокировать?

Газеты полны описания всевозможного насилия, ограблений банков, забастовок, упоминалось так же, что футболисты повергли всех в шок, пригрозив отменить матч в следующую субботу, если им не повысят зарплату. Еще там пишут о новых полетах в космос, увеличении экранов телевизоров…  Там много пишут о современной молодежи: об отсутствии родительской дисциплины, нехватке нормальных учителей, которые вышибли бы дурь из неразумных недорослей…

Я прошу обратить внимание на последний абзац. Я беру его в кавычки. Это газеты, которые одним улыбчивым зимним утром, запивая чаем с молоком яичницу из одного яйца просматривает берджессовский Алекс.

Один из немногих в его обществе, поскольку «всем плевать, даже газеты нынче никто не читает»…

Берджесс говорил, что его роман не о политике… Это правда. Так же, как и Оруэлл, он писал о жизни людей в определенной политической системе. Эта система так поразила его, что он вытащил «из стола» свой фантастический роман и за считанные недели превратил в антиутопию! В основу, вероятно, легло ощущение, которое он привез с собой из советского Ленинграда.  Ощущение полной безнаказанности власть имущих и безысходности. Безысходности, которая, как смог от пожаров, стоит над несчастной Россией с самого октября 1917 года. И лишь меняющиеся во времени лики ее диктаторов проглядывают сквозь сизую пелену…

Политики в романе, действительно, нет. Может быть, с большой натяжкой, прямой оценкой власти можно считать следующее. Тюрьму, а затем больницу посещает важный человек в дорогом костюме, которого Алекс называет Minister of the Interior or Inferior.  Паронимия, игра слов. Министр то ли внутренних дел, то ли низких. Автор обращает внимание, что его лощеный внешний вид идет вразрез с его делами.

И все, пожалуй. В основном, роман – иллюстрация политической системы. И как любая талантливо написанная картина, она приковывает внимание! Особенно если на ней до мельчайших подробностей изображено  то, о чем никак не мог знать автор почти 50 лет назад!

О произволе милиции-полиции в России я не буду говорить много.

Иначе мне придется конкурировать с  Берджессом. Но каждый житель этого государства от маленьких детей до стариков знают, что в милицию идут по большей части те, чьи жизненные принципы не отягощены такими понятиями, как совесть и честь. Что многие, как предвидел Берджесс, перекочевали туда из бывших бандитских группировок. Что там работают психически больные люди, как капитан Евсюков, открывший стрельбу в супермаркете. Корочка «сотрудника органов» – это индульгенция нынешнего времени, отпускающая все грехи, от вождения автомобиля в нетрезвом виде до убийства. Что любого можно упрятать в СИЗО. Что суд может оправдать виновного и наказать невинного…

Куда там абстрактному будущему Кубрика с его глянцевым насилием в дизайнерских «комбинезонах» до сегодняшних российских реалий?!

Парадоксально, но в современной России хочется сказать те же слова, что и садист Алекс в романе – «… если эти выродки стоят на стороне Добра, тогда я с удовольствием займу противоположную позицию».

Потому что в «Заводном апельсине» страшен совсем не Алекс. А та политическая система, которая породило подобные социальные явления. Несправедливость острее всего,  как известно, ощущается в молодости. И именно в молодости вызывает активный протест. Алекс – это извращенный вызов молодежи против извращенной действительности.

А кто в романе «хороший»?

Приглядитесь к той реальности, которая вышла из-под пера Берджесса. В ней нет ни одного хоть чуточку приятного персонажа. Начиная от

марионеточных родителей Алекса, с легкостью заменивших странным субъектом родного сына, и готовых сдать его властям при первом удобном случае, до представителей оппозиции, в чьей борьбе цели оправдывают даже убийство несовершеннолетнего. Старик-ученый, который в начале романа вызывает жалость, как любая жертва насилия, в конце романа, становится вместе со своими учеными дружками точь-в-точь таким же, как и насильник Алекс. Они бы убили его в библиотеке, и совесть дедушек не мучила!!! А ведь это сейчас они старые, а когда-то были молоды!Возможно, только жена писателя и исправившийся карьерист-священник легкое отдохновение для души. Но с «женой писателя» у Берджесса были особые отношения. Этот эпизод – его личная боль… И видимо с религией похожая ситуация. В конце концов и в СССР церковь оставалась на ощутимой дистанции от всего происходящего.

Даже убитая старушка жалости не вызывает. Как и другая старушка… Есть ли между ними связь? Прямой, безусловно, нет. Это только сказочные герои перемещаются из одного фольклорного источника в другой, совершенно не меняясь. Автору, пишущему роман на русском материале, к тому же полиглоту, как Берджесс, который ко всему прочему говорит о преступлении и наказании, сложно, практически невозможно, не обратиться к русской классике. Старушка-то другая – не процентщица! Но этот поклон Достоевскому мгновенно вызывает в памяти мрачную и драматическую атмосферу его  романов. Хотя в самой жизни Раскольникова безысходности нет. Он студент. У него есть будущее. А все, на что он решается, – это эксперимент. Игра в Бога. Это Алекс эпохи капитализма. На «следующей социальной ступени развития общества», Берджесс представил себе Раскольникова именно таким. Заводным апельсином…

Как объяснял сам Берджесс, A Clockwork Orange – это идиома. Автор давным-давно подслушал ее в одном из пабов. И искал случай использовать. Она, и вправду, очень образная. Что может быть нелепее заводного апельсина? Лондонские кокни употребляют его так:

– Ты слышал новость?

– Да не может быть! Это ерунда, чушь, заводной апельсин!

Но Берджесс привнес в идиому и еще один смысл. В Малайзии, где он прожил шесть лет, у молодежи в ходу было словечко Orang – человек. Этимологию легко угадать, если вспомнить орангутана – «лесного человека».

Дальше название жило своей жизнью. Иностранцам были неведомы и редкая даже для английского языка идиома, и уж тем более особенности сленга малайской молодежи. Смысл названия понимали как превращение чего-то органического, аппетитного, обладающего сладким соком и запахом, во что-то неорганическое и управляемое, в механизм.

Неудачное название… Вернее, очень удачное, если следовать логике автора. Но, названия, к которому надо давать длительные пояснения, пожалуй, не имеют права на жизнь. Иначе получаются «тикающие ананасы» …

А Берджесс надеялся, что все будет выглядеть как-то так:

– Вы читали этот жуткий роман?

– О, да! Этот «Заводной апельсин» самый настоящий заводной апельсин! Ну, где вы видели заводных людей?! Это то, чего никак не может и не должно быть!

Есть и еще один аспект.

Во времена написания романа дискуссии о психиатрических экспериментах В.Ф. Скиннера печатала чуть ли не каждая газета.

Его теория «поведенческой инженерии» захватила Америку. Он был настолько популярен, что Фрейда стали называть вторым! Берджесс опасался, что «спокойное Британское государство» тоже соблазниться его методикой построения идеального общества. The New York Times сообщала, что Администрация содействия правоприменительной деятельности выделяет Пенсильванскому исправительному центру средства на поведенческую программу Скиннера. Это известие, как собственно и вся деятельность Скиннера, вызвали громкий протест мыслящей общественности. Английский поэт Стивен Спендер назвал его идеи «разновидностью фашизма без слез».

Суть теории популярного психолога и психиатра, отраженные в его книгах, которые мгновенно становились бестселлерами, заключались в том, что он оспаривал влияние Личности на окружающий мир. Воля, память, черты характера, сознание, мышление – ничто. В основе человеческого существования лежит поведенческая реакция, которую можно воспитывать и контролировать системой поощрения. Как крысу в «скиннеровском» ящике. Он доказывал, что окружающая среда полностью формирует индивид. И, если смоделировать среду с помощью определенного набора действия, то можно выработать у человека некий «репертуар поведения», который позволит выстроить идеальное общество – без войн и насилия. Как сатирически заметил кто-то из современников, перефразируя Шекспира: «Вина, дорогой Брут, не в нас самих, а в воздействии на нас». Весь ужас в том, что Скиннер пытался внедрять свои методики в общеобразовательные школы, из которых в будущем должны были выйти идеальные люди. И в исправительные учреждения, для перевоспитания уже существующих индивидов.

В книге «По ту сторону свободы и достоинства» (Beyond Freedom and Dignity)  он отверг  идею «автономного человека» – обладающей сознанием и волей ­– как донаучную. А вслед за этим и идею свободы, считая, что «свобода – это вопрос факторов подкрепления…»  Борьба народа за независимость и достоинство личности тоже были отправлены им в бабушкин сундук: «борьбу за свободу можно рассматривать просто как пример поведения бегства и избегания», а человеческое достоинство – вообще не нужное понятие в новом прекрасном мире. «Ошибочно полагать, – пишет Скиннер, – что проблема заключается в том, как освободить людей. Она состоит в том, как улучшить контроль над ними».

Вопрос для него был только в одном – как лучше  «скиннеризировать» очарованное им общество. Как лучше переправить его на «ту сторону свободы и достоинства»!

Вероятно, именно этот гражданский протест был в основе первого варианта романа. Но потом Берджесс приехал в СССР и, бесспорно, изумился тому, насколько похожи идеи коммунизма и скиннеризма. Идея смешения этих теорий так же просилась на бумагу, как идея смешения двух языков, из которых родился молодежный сленг.

Метод превращения Алекса из асоциальной личности в социальную – это общественный протест автора против скиннеризации. Против методов, которые переправляют людей на «ту сторону свободы и достоинства».

И убедительнейший аргумент в споре за права человека. То, что применяют в «империи зла» не должно быть востребовано в свободном обществе.

И интересный литературный прием. Психиатрический метод перевоспитания, который  описывается в романе, помните, просмотр видеофильмов с картинами насилия, используется практически так же, как и предлагал Скиннер. Зато общество, которое применяет подобные методы, абсурдно.

Например, десятилетние девочки, вступающими в сексуальные отношения с 15-летним парнем! Обычно читателей этот факт шокирует. Но позвольте, и в оригинале, и в переводе отсутствует даже намек на педофилию.  Почему же именно 10-летние? О сексуальной революции тогда, в 60-х годах уже говорили вполне серьезно. Термин «акселерация» позже просочится даже за «железный занавес». Раннее сексуальное развитие считалось одним из черт будущего. Таким образом, если в начале 60-х пятнадцатилетние девочки вели себя, как двадцатилетние, то почему через 40 с лишним лет, подумал Берджесс, 10-летние девочки не смогут вести себя, как 15-летние? И, создавая социальную модель будущего общества, он учел эту тенденцию. И довел до абсурда. Совершеннейший заводной апельсин!

Или классическая музыка.

Которая пропагандировалась в СССР, в отличие от запрещенного джаза и рок-н-ролла. Она, видите ли, вызывает в человеке самые светлые и чистые чувства. Действительно, музыка вызывает сильные чувства, но у всех разные. Гитлер, например, обожал Вагнера! Никто в романе не знает и не слушает классику. Один только Алекс. И она для него наркотик, побуждающий к насилию! А вы думали джаз? Или рок? Музыка, формирующая идеологию, это, господа, заводной апельсин!

И все же, на фоне пасущегося общественного стада, несмотря на все отвратительные поступки, лишь  убийца и насильник Алекс имеет некоторые  черты личности. Потому что единственный, кто не желает мириться с такой жизнью.

Отвратительные реалии:  микрорайон муниципальной  застройки; картины на стенах подъезда с выпуклыми формами трудящихся у станка неприлично разрисованы и похабно подписаны; лифт не работает; малогабаритная квартира, скудный ужин – пара ломтиков дрянной консервной ветчины и хлеб с маслом; зубы у Алекса в дырах, несмотря на его 15 лет; мать и отец ходят на работу, словно заключенные, с одной целью, как-то поддерживать свое жалкое существование. Всё вокруг замызганное, грязное, старое, испорченное, сломанное, облупленное, разваленное, заплеванное…

«Дом» писателя, правда, выделяется на общем фоне. Но только на нем. Некоторые советские писатели тоже неплохо жили по тем меркам. Если писали «правильные» вещи.

К чему стремиться? Зачем учиться? Зачем работать? Как зарабатывать честным трудом? На что потратить деньги, если вдруг они случайно появятся? Кто в этом обществе вызывает уважение? Чей пример может увлечь? Кто личность?

В этом мире будущего, в 2011 году, о котором пишет Берджесс, успешны гаишники на обочинах дорог и госчиновники различной величины! Жулики и воры!

И поневоле вызывает уважение позиция главного героя романа. Потому что такая карьера – это путь поддонка. Большего, нежели сам Алекс. «Хорошие люди те, которым это нравится…  Правительство, судьи, школа не могут позволить нам быть плохими, потому что не могут позволить нам быть личностями. Да и вся наша современная история – это борьба маленьких храбрых личностей против огромной машины». То есть, другими словами,  все вокруг пытаются встроить Алекса  в свою систему ценностей. Но пока он молод, он будет сопротивляться, потому что именно это и есть отличительная черта Личностей. Власть, загнавшая одну часть своего народа в крысиные норы,  а другую в тюремное гетто, и проводящее над ними психиатрические эксперименты, не может сравниться по жестокости с малолетним преступником!

В России в последнее время страшно ходить на футбольные матчи. Потому что трибуны слева и справа скандируют, поднимая  руку в нацистском приветствии… Еще в 90-х годах этого не было. На фанатские трибуны, конечно, не стоило брать билеты, но самое отрицательное впечатление от такого соседства – это громкий мат. Можно пережить. Футбол того стоит.

Фанатское футбольное движение зародилось в 80-е годы. Сами по себе болельщицкие страсти не представляют угрозы для общества. Но фанатские группировки всегда прибежище для расистски настроенной молодежи. Эти malchiki ориентированы не столько на футбол, сколько на ненависть к непохожим, к другим. Они готовы организовываться, готовы к активным действиям, хорошо управляются.

Объединение воинствующей молодежи опасно. Оно, как опухоль, готово в любой момент переродиться в злокачественную.

Английские футбольные фаны ­– это особое явление. После пугавших лондонцев тедди-бойз  пришло их время.  То, как они выплескивали свои эмоции на улицы города, знал весь мир. И не было на них управы!

29 мая 1985 года на маленьком старом стадионе «Эйзель» во время футбольного матча между итальянским «Ювентусом» и английским «Ливерпулем» произошла трагедия. В результате действий болельщиков, затеявших драку, обвалилась часть стены. Погибло 39 человек. Самому младшему было 11 лет. Узнав об этом, премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер рекомендовала ассоциации футбола Англии отказаться от участия в еврокубковых турнирах.

Пять лет Шотландия, Уэльс и Ирландия играли в футбол с лучшими клубами Европы, а английские клубы сидели дома…  Вот тогда и была выработана система управления неуправляемыми фанами. Распространенный метод зачисток с избиением дубинками заменили на наблюдение за ними. На матчах установили камеры, которые снимали трибуны. И с самыми экстремистки настроенными pacanami велась работа. Разная. От рассказов о подорванном престиже страны до запрета посещать все футбольные матчи. Во главе группировок ставили авторитетных людей, любителей футбола. Всего пять лет понадобилось Англии, чтобы молодежь без идеалов сплотилась под флагом своей футбольной страны.

У нас «ухающие» футбольные фанаты с бананами в руках престиж страны не роняют. Как и омоновцы, избивающие их дубинками на глазах у всего Интернета. Но  стычка с кавказцами в декабре прошлого года, повлекшая смерть одного из футбольных фанатов, имела весьма серьезные последствия. Футбольные фанаты сначала перегородили Ленинградку, а потом вышли на Манежную площадь. Потому что протестовали они против произвола правоохранительных органов. Как чуть раньше «дальневосточные партизаны».

«Протест на Манежной, ­– пишет протодиакон Андрей Кураев, пресс-секретарь Патриарха Московского и Всея Руси, – лишь по виду национализм. По сути, это крик боли и отчаяния от того, что те, кто призваны нас защищать, нас же и предают. Погром всегда — реакция беззащитных, которые устали надеяться на защиту со стороны власте».

Получается, опять Берджесс  прав? Кроме агрессивно настроенной молодежи нет больше никого, активно заявляющего о своем протесте?

Алекс, совсем не положительный персонаж и не борец за свободу! Насильник и садист не может быть оправдан. Но  Воланд  у Булгакова тоже не положительный герой! Действительность преломилась… Какой же отвратительной должна она быть, если Абсолютное Зло в ней выглядит привлекательнее так называемого Добра?

 

Случайно или специально, но английский писатель в 1962 году на удивление точно угадал сегодняшнюю Россию – сращение позднего социализма с относительно свободной экономикой. Тоталитарное государство с частной собственностью … Интересно, А. Д. Сахаров вспоминал A Clockwork Orange, когда обдумывал свою теорию конвергенции?

Правда, западному читателю не понять роман … ни тогда, ни сейчас, как и нашу странную страну. «Заводной апельсин» получился исключительно для русской аудитории 2011 года.

В той 21-й главе, что американские издатели посчитали лишней, автор подводит Алекса к черте, за которой его перестает раздражать окружающая действительность. Время взросления героя  – это три равных периода по 7 глав. Andante,  Allegro и снова Andante?.. Берджесс никогда не переставал быть композитором… Повествование начинается когда герою 15 и заканчивается – совершеннолетием. Из молодого бунтаря он становится человеком «с обязанностями». Как и у его родителей на первый план выплывает собственная жизнь, отягощенная женой, квартирой, работой, ребенком… Он и его «безбашенные» droogi вливаются в существующую серую реальность. Больше не будут они shustrit’ на улицах. Все они, так или иначе, становятся винтиками в огромном механизме. И, как ни странно, от этого почему-то становится грустно… Машина победила маленькую Личность… И больше нет силы, способной ей хоть как-то противостоять.

Роман написан свободным писателем в свободной стране. Понимал ли он, что к несвободе привыкаешь, точно так же, как к свободе? И серые очки, которые надели на нас много десятилетий назад наши нескончаемые вожди, приросли к нам. Стали нашими глазами. Окружающая действительность, вероятно, поменяла наше сознание…  Мы уже  «по ту сторону свободы и достоинства»? Как родители Алекса.

Но есть в романе одно светлое пятно. Одна страшная фраза Министра of the Interior or Inferior, которая все-таки дарит надежду. «Тюрьмы нам скоро понадобятся для политических преступников».

Берджесс считал, что ни одно общество не может вечно находится в состоянии угнетения. Это заводной апельсин! Рано или поздно люди вспомнят, что жизнь у них одна и в этой жизни у них должны быть права, защита от произвола и свобода выбора. НИКТО не имеет права запирать их в скиннеровский ящик судебной и пенитенциарной системы и унижать раздачей взяток!

Толпы недовольных выйдут на улицы. Это неизбежно, по Берджессу. Грязный серый мир  должен рухнуть. Любому тоталитарному государству рано или поздно приходит конец. И это единственная солнечная мысль в беспросветном романе.

Стоит ему поверить? До сих пор все его предсказания сбывались до мельчайших подробностей…